Моим желанием было раствориться в этом острове и стать с ним единым целом, стать не просто неотъемлемой частичкой, зависимой от чего-то или кого-то, а стать самим островом. Мне до сих пор непонятно, чем вызвано это желание, как его можно было осуществить (мне это казалось невозможным), но теперь оно пульсировала в моей голове, подобно дьявольскому дабстебу, угрожающему сегодня выдолбить дыры в моих барабанных перепонках. Хотя, пожалуй, у меня были определенные соображения на тот счет, откуда именно появлялось это желание, а появлялось оно именно в те моменты, когда я смотрела на собственное окружение. Наркота, наркота, алкоголь, кровь, насилие, травка, снова наркота. Дерьмо, дерьмо, дерьмо, оно меня окружало, а я впитала его, как губка, и сама стала такой же.
«Обаянию» острова Рук становилось всё тяжелее сопротивляться, несмотря на то, что здесь я ни разу не нюхнула кокса и не глотнула ни капли алкоголя, всё же я вливалась в это, сама же убивала, занималась насилием и была тем самым дерьмом, которое мне было так ненавистно, была ничем не лучше других. Моё внутреннее Я, сохранившееся где-то в самой заднице, глубоко в моей душе, подаренное родителями, силуэты которых я так плохо помнила, и слабой Фрэнки, противилось всему этому, но всё же сдавало свои позиции напору вливающегося дерьма. Человек создает себя сам, но всё же окружение, в котором он находится, оказывает влияние не меньшее.
Вот почему хотелось стать этим самым островом и уничтожить его, превратить в пепел, развеять по воздуху. Здесь было ненавистно всё.
Я коснулась виска, потерев легкий ежик. После того, как я вернулась сюда, что-то сподвигло меня выбрить висок, и я решила отдать последнюю дань памяти Клаусу, который, как мне казалось, был сосредоточением моей собственной человечности, последний человек, что бережно хранил её во мне, мой самый большой стальной замок с цепью, раскрошившийся в пепел. Его собственной машинкой я сделала это, после чего неподалеку от лагеря разбила ее о камни: видеть этот прибор было больно, а боли я чувствовать больше не хотела. В пизду.
Я услышала чье-то пьяное улюлюканье и вновь скрылась в тени, поглядывая оттуда. Парочка пиратов, обнимающих и одновременно поддерживающих друг друга, плелись куда-то в сторону амбара, и попадаться им на глаза не хотелось. И когда они скрылись за поворотом, я выплыла из тени, и в этот самый момент чья-то рука накрыла моё плечо. Моя рука тут же схватилась за рукоять, и я обернулась, но к счастью догадалась не размахивать кукри, иначе бы наверняка этот человек свернул бы мне шею.
— Тебя-то я и ищу, долбоящерица моя, — насмехаясь, проговорил Монтенегро. — Ты, конечно, долго от меня скрывалась, но нинздя из тебя всё равно хуйня, ибо от папкиного глаза ничего не скроется, не так ли?
Его взгляд скользнул к моему бедру, но я уже незаметно убрала руку от рукояти и выпрямилась. Вступать в конфликт с ним не хотелось совершенно, особенно в такие моменты, когда его зрачок уже сожрал всю радужку. Обдолбался, засранец.
— Зачем я тебе? — коротко спросила я, снимая капюшон толстовки: было влажно и прохладно этой ночью.
— Сюприз, — сверкнул глазами Дьявол и, обхватив меня одной рукой за талию, практически потащил за собой прямиком в сердце его развлекаловки.
Он не мог не привлекать внимания, и все пираты, обернувшиеся к нему, издавали победный клич, словно поздравляя, что ублюдок Равелиан наконец-то сдох. Личных склок с ним не было ни у кого, кроме самого Вааса, но всё же каждый желал его смерти хотя бы потому, что тот был по ту сторону баррикад, и одним своим именем мог так сильно и надолго взбесить Монтенегро, что тут уж было не важно, кто перед ним: друг или враг. Пиздюлей получали все вместе.
А теперь им казалось, что жить станет спокойнее. Ха-ха.
Ваас хлопнул меня по заднице и взобрался на воображаемую сцену, оставив меня прямо в сердцевине пиратской тусовки наблюдать за ним с низов.
— Джентльмены мои, вся эта хуйня в честь вас! — заорал он так громко, что без микрофона перекричал долбящую музыку, за что толпа мужиков наградила его победным кличем.
Все, кроме меня.
— Но я бы не назвал это утверждение таким уж верным, мои ебланы, — он поднял палец вверх, и его взгляд впился в меня. — Среди нас есть та, кто совсем недавно приобрела настоящие стальные яйки, прозвеневшие на днях так звонко, что я почти оглох.
Гогот, прошедший по толпе, не задел меня, и ни один взгляд не вызвал напряжения, но сами его слова почему-то насторожили меня. Что он задумал?
— Наша кровавая Мэри наверняка потеряла девственность с каким-нибудь ублюдком в подворотне, но несколько десятков часов назад она собственноручно выебала известного нам говнаря, чего не мог сделать никто из вас, дебилов. Даже я еблан рядом с этой чикой, не находите?
Смешки, прошедшие по лагерю, были уже не такими сильными, а последняя фраза натолкнула меня на определенные размышления. Ваас приторно улыбался, но я чуяла опасность как никогда.
— И несмотря на то, что сучка Мэри себе слишком много позволяет, я всё же щедрый, как вы все знаете, и я награжу свою сучку по-особенному, как мужик мужика.
Он сжал руками между ног, а я сглотнула, почувствовав мурашки, пробежавшие по телу от этого жеста.
— Можешь не благодарить!
И прежде чем в мою голову закрались зловещие мысли, на сцену к нему резко выпорхнула девица в одном прозрачном неглиже. Моя рука автоматически дернулась к кукри, а её руки схватились за шест, и она прокрутилась на нем, как юла, нисколько не стесняясь своего тела.
— Попка у милашки Си-Си самый сок, да, Мири? — хихикнул Ваас, сжав с силой ягодицу девушки, а меня обдало жаром от его слов. Руки бессильно опустились.
Вот она оборачивается, и её пронзительный взгляд зацепляется за меня. Хищно улыбнувшись мне, она в три шага перескакивает сцену, спрыгивает с неё и бросается ко мне, и она не просто бросается, а обхватывает меня ещё и ногами, не сомневаясь в том, что я смогу её удержать, а после целует взасос так страстно, словно она не любила так сильно никого, кроме меня. Голова идет кругом от осознания того, что именно произошло только что.
Я ослабляю хватку, и она тут же слезает с меня, а я, взяв её лицо в руки, в надежде приближаю его к своему. В бирюзовых глазах смешинки, томное блаженство и распознаваемая химическая эйфория.
Но всё же я узнала её несмотря ни на что.
Вот я и нашла тебя, моя Фрэнки Грэм.
Она просунула руку в волосы, взлохматив свою темную копну, как делала это всегда, пальчиками в пришитом тайничке своего неглиже выудила небольшую белую таблетку и кинула ее под язык. Покивав головой, она запрокинула ее, зажмурившись, после чего облегченно выдохнула, распластавшись на крыше. Я внимательно наблюдала за ней, сидя рядышком.
— О, сорян, — подала она вдруг свой голос. — Я тебе не предложила.
— И не надо, — сухо ответила я.
— Какой ка-айф, — она вытянулась, как звезда. — Я хоть передохну бля полчасика, а то я, честно говоря, заебалась.
— Ты типа отдыхать сюда пришла? — поинтересовалась я.
Она поднялась на локтях, глядя на меня и ухмыляясь.
— Ты самый приятный заказ из всех, что мне доводилось получать, — проговорила она, наклонив голову вбок. — Как делишки, Мириам?
— Как, блять, у меня делишки? — моё лицо вытянулось против воли. — Ты в край обдолбалась или ты просто ебанутая? Это всё, что ты можешь мне сказать?
— Ой, не нуди давай, а то нас все услышат, — шикнула она. — Я ж тебе предложила таблетку, чтоб успокоилась, надо было закинуться сразу.
— Да иди ты в жопу со своей наркотой, — посоветовала я.
— Поболтай мне тут, — нахмурилась она, поддевая меня ногой. — Говори спокойно, иначе никакого разговора вообще не получится.
Я зло смотрела на неё какие-то мгновения, стараясь подавить в себе бушующие волны ярости, а после всего этого повернула голову в сторону, противоположную от неё. Фрэнки вдруг обняла меня, навалившись сбоку. Моё сердце кольнуло что-то до боли знакомое, а она гладила меня по волосам так, словно мы были в своей грязненькой квартирке в Тайланде, и совсем ничего не изменилось, но это было конечно же не так.