– Шарик! – растерялся я от неожиданности и погладил дворнягу-лабрадора по голове. – Это ты тут заправляешь кузькиной механикой, пропади она пропадом!
– Гав-гав-гав! – Пёс радостно завилял хвостом, и как будто с укоризной добавил: – Кто-то, пока я бегал на посёлок, оставил дрянь на столе, я, проголодавшись, её полизал, а теперь у меня в животе рези, и мне срочно нужно ко врачу! Гав-гав-гав!
Я зашёл в будку, глянул, чем собака могла отравиться. На столе стояла банка из-под майонеза с солидолом. Кто её тут поставил? Из моих сменщиков никто не мог.
Выйдя из будки я присел на корточки, – пёс сидел на задних лапах и, пригорюнившись, высунув язык, смотрел на меня, – и потрепал его по спине:
– Молодец! Хорошо несёшь службу! Только не надо совать морду по всяким сомнительным банкам! Ведь сколько раз тебе говорили! Сейчас мы сходим к Виолетте Александровне, и она даст тебе какое-нибудь лекарство.
– О-кей! – завилял хвостом Шарик, поднявшись на четыре лапы и поставив мне передние на грудь, когда я встал. – А что с этим делать? – И мотнул в сторону будки головой, осклабившись так, что стали видны боковые клыки.
– А ничего! Пропрись оно провались! Пусть сами валандаются со своим хламом! Кстати, ты давно разговариваешь по-нашему? Об этом ещё кто-нибудь знает?
– Только электрики, когда меня нашли, я с ними разговаривал один раз. Да ещё с Яковлевичем, когда он пьяный, чтобы колбасы выпросить! А так больше никто.
– Правильно! Смотри, больше ни с кем не разговаривай! А то узнают хитрожопые мэны, замучают экспериментами в своих лабораториях, или в цирке развлекать дебильную публику, или ещё хуже маньяки в белых халатах заберут изучать, военщину подключат, будут тебе в задницу совать всякие штуки типа счётчика Гейгера!
– А в задницу-то зачем?
– Для опытов! Чтобы тебя можно было эффективнее использовать против противника!
– О-кей! – согласился пёс. – Ни с кем не буду разговаривать! Я уже и сам по опыту знаю, что ничего хорошего из этого не получится – разговаривать по-человечески с вами – грёбаными гомосапиенсами!
Последние два слова из его фразы я сделал вид, что не расслышал, только удивился, что собака знает и ненормативную лексику и даже может на ней грамотно говорить, видимо, нахваталась от наших заводчан, кивнул псу и двинул из цеха в заводской пункт медпомощи в лице рослой, красивой стройной дамы по имени и отчеству, как я написал выше. Её кабинет находился в конторе на первом этаже, под кабинетом директора.
Когда мы зашли в приёмную здравпункта – узкую комнатёнку с развешанными по стенам плакатами на тему производственного травматизма и заболеваний, передающихся половым путём с соответствующими картинками, я увидел скукожившуюся в уголке дивана с жёстким, как панцирь носорога, продавленным сиденьем, секретаршу, комкавшую у лица носовой платок. Покрасневшие глаза, волосы в беспорядке, блузка расстёгнута. Непонятно, намеренно или нет, но в прореху весьма аппетитно, что у меня сразу, как у завзятого гурмана при виде любимого блюда, потекли слюнки, выглядывали реально высококачественные женские прелести. (А то у некоторых дам только одно название что прелести.) Таких классных женских прелестей верхнего уровня я даже не видел ни на картинах гениальных художников в продвинутых музеях мегаполиса, ни в мужских журналах. У меня дыхание сперло при виде этой непосредственной женской красоты, бьющей сразу наповал, не давая даже несколько секунд на психологическую подготовку для защиты против абсолютного оружия красивой девушки, с одинаковым успехом используемого хоть полной дурочкой, хоть несомненной умницей против мужчин, при условии, что и та и другая может это оружие правильно применить. Чтобы впечатление было ещё драйвовее[32] (сразу видно, что девица была далеко не дурочка), секретарша выгодно подавала свои длинные, потенциально эксклюзивные ноги в полный рост, как бы между прочим, скромно сжав ляжки в нужном месте (с понтом – девственница на выданье), белизна которых не вызывала сомнения даже у пропайпера-джо (т. е. венецианского плотника) и бросалась в глаза в скудном освещении комнаты, резче на фоне чёрной кожаной мини-юбки, какую девушка надевала по прихоти патрона и чтобы позлить других офисных дам, у которых не было таких сногсшибательных ног и коротких юбок (да если бы у них и были такие откровенные юбки-мини, они не осмелились бы их надеть на работу, патрон сразу бы выгнал без выходного пособия, чтобы не позорили фирму перед клиентами корявым целлюлитно-варикозным безобразием), и пытаясь пробудить жалость и сострадание, вызывая в воображении образ в латаном переднике и стоптанных башмаках, копающейся в золе печки Золушки, которую зверски эксплуатируют, всячески унижая и третируя, ткачиха с поварихой со сватьей бабой-дамой-рихой и совсем того и гляди измочкалят бедняжку в хлам.
– Что случилось, Светлана Борисовна! – помимо воли, воскликнул я, словно после увиденной пикантной сцены в кабинете директора заимел право задавать вопросы его любовнице.
Шарик, гавкнув пару раз, радостно завилял хвостом, сразу забыв про отравление, не долго размышляя, метнулся к девице и сделал попытку ткнуться носом в её скрещенные ноги в самую основную эро-тему на женском теле. Даже собаки понимают настоящую женскую красоту и к ней неравнодушны, отметил я, ловя себя на завистливой мысли, что в этот миг и я согласился бы стать собакой, чтобы так нахально сделать, как сделал пёс.
– Отстань, не до тебя! – секретарша отодвинула коленкой собачью морду в сторону. Четвероногий друг собрался было обидеться, посмотрев на меня красноречивым взглядом, дескать, сейчас я ей скажу на русском языке, такое скажу что-нибудь сильное и образное, чтобы она поняла, что собаки тоже люди, – неравнодушны к красивым девушкам. Но, поймав мой предостерегающий взгляд: «Ты забыл, о чём мы договорились в цеху?» – промолчал, быстро нашёлся, улёгшись у её ног и непринуждённо положил голову ей на ступни, одетые в те ещё туфли. Я опять поймал себя на завистливой мысли, что собакам в этом плане более свободного, фривольного отношения к красивым женщинам гораздо больше повезло, чем мужчинам; ни ухаживать не надо – дарить цветы, водить в ресторан, катать на автомобиле, тратить деньги и бензин, и потом, после плохонького засада по примитиву кидать деньги на множество дорогих, но ненужных с практической точки зрения дамских предметов. Я бы тоже с удовольствием, будь я четвероногим другом реально красивой дамы, такой, как Светлана Борисовна, с удовольствием положил бы голову ей на ступни или куда повыше, чтобы хоть на несколько минут, пока у неё хорошее настроение или наоборот, либо пока не пришёл двуногий мудила с цветами, бутылкой иностранного пойла и упаковкой таблеток для стоячки в кармане, судорожно сжимая их в руке и гадая – будет после их принятия нужный эффект, тем более после шампанского, прикоснуться к дару богов, а этот пинчер-лаб обнаглел – вывалил свой блестящий, мокрый, в каком-то белёсо-зеленоватом налёте язык, – видимо, и в самом деле хватанул из банки гадости, что даже его лужёный желудок начал подавать сигналы sos, – и положил на её остроконечный, как копьё викинга, носок дорогой туфли, купленной легаром в магазине дамских ботинок, а девица и не заметила, погружённая в свою печаль.
У меня появилась замысловатая мысль, что могло случиться, когда я ушёл из кабинета, имеющее отношение к непристойной сцене, невольным свидетелем какой я был. Меня так и подмывало спросить секретаршу, в чём причина её кислого состояния, ведь ещё каких-то тридцать-сорок минут назад она находилась, если и не в отличном настроении, то по крайней мере психологически нейтральном по отношению к объективной параболе Би-Бопса, но девица без посторонней подсказки, давясь словами, всхлипывая, дала волю чувствам:
– Максим Степанович… Максим Степанович… Максим Степанович…
Тут на меня снизошло озарение, и, не веря, что это и в самом деле произошло, чуть не задохнувшись от радости, я высказал свою догадку вслух: