- Да как тебе сказать… Все - страшно. Но огнемет… раза два видел. От тяжелого огнемета температура сразу жуткая. Не в том дело, что человек горит. Это и возле керосинки может случиться. А от огнемета тело мгновенно оплывает. Ведь жировых тканей в человеке много. И все это как будто растворяется… Масса такая. Желе. Это не просто рана. И не просто смерть. Это еще унижение человека. Превращение в ничто, в химическую формулу. И еще - пар от воды. Аш-два-о…
Димка обхватывает голову. Он не хочет думать об этом, не хочет воображать, но он должен это себе представить, если он посол, если он хочет донести правду, а не просто героическую легенду. Юная сестренка, которая бросается навстречу красавцу капитану, возлюбленному, и сталкивается с летящим облаком огня.,. Может, у Голована и портрета ее не осталось, а память хранит только это - мгновенное превращение юного и любимого существа в ничто. И живет он теперь, в новом преподавательском доме с лифтом и газом, полуседой подполковник, и на него засматриваются и студентки, и лаборантки, и официантки, и доцентши кокетничают с ним. И непонятна им его отчужденность, замкнутость, неумение слиться с новой, бурлящей, дающей столько радости жизнью. Но Студент, он знает - и какая же тяжелая у него, Димки, должна быть ноша - знать и понимать этих людей и нести их беды с собой навсегда - туда, в неясное, но, очевидно, прекрасное, заманчивое, искрящееся будущее.
Димка смотрит на Валятеля как на брата. Они словно повязаны кровной клятвой перед строем фронтовиков.
- Холодный чай, - говорит Валятель. - Видишь, Дождались. Да, забыл. Ты знаешь, в Москве решено небоскребы строить. Только красивее американских, в традиционном стиле, и будут они называться - высотные дома. Здорово!
***
Днем, в работе, беспокойные мысли отлетают, подобно витой стружке, вьющейся под стамеской. Димка уже овладел начатками столярно-токарного дела и может всерьез, помочь своему другу. Выточив на станке бочоночек с выпуклыми боками, он малой циркулярной отрезает верхнюю часть на крышку, а в большей половине начинает выбирать полость. Постепенно под его руками рождается круглая коробейка, и даже самое сложное - расчет с помощью штангенциркуля сделанной в виде грибка крышки, которая должна закрывать полость плотно и одновременно без усилий, - даже этот расчет стал удаваться Димке. Липа - дерево отзывчивое, мягкое, нежное дерево, созданное для резьбы, для иконостасов, для люстр, выкрашенных под бронзу или позолоченных. Иногда, для собственного удовольствия, Димка пробует с помощью штихелей нанести на бока коробочки-бочонка нехитрую резьбу, медведика с поднятой лапой или цветок с извилистым стеблем. Димка даже кряхтит от удовольствия, подумав, что вот будет стоять такой бочоночек на комоде у какой-нибудь бабки и простоит долгие годы, переживет, если не выбросят, как хлам, многие поколения и будет напоминать о безвестном мастере. В то время как Валятель занят разметкой и раскраской, Димка, высунув язык от напряжения и увлеченности, старается над своими бочонками. Трудно, очень трудно руками смастерить даже простую вещь. И очень странным кажется в эти минуты Димке, что люди, которые могут делать эти и куда более замысловатые штуковины, так ценят способность складывать слова в строчки, рифмовать их или просто складно и логично выражаться. Видно, очень давно разошлись эти два искусства, и настолько далеко разошлись, что сблизиться им теперь нелегко. В работе все дальше отступают Димкины тревоги, иные мысли витают в голове, но к вечеру появляется Петрович, неся с собой дыхание Инвалидки. Он, припадая на деревянную свою ногу, быстро обходит углы и наметанным торговым глазом определяет количество сделанного. Роется в стружках и осматривает мешок.
- Рублей на триста, пятьдесят, - бормочет он. - Это если вернуть за работу сорок процентов, да Афанасьичу за место, да…
Он шепчет и закатывает глаза, делая необходимые подсчеты. В уме он научился считать хорошо. Петрович знает, что лучше всего вести рыночные дела без бумажек. Бумага становится документом, ее к делу пришить можно.
Успокоившись, Петрович садится за стол и начинает растирать иззябшие ревматические свои колени.
- Опять ты без кальсон ходишь, Петрович, - упрекает его заботливый Валятель.
- Опять, милый, опять. Не могу… Как надену кальсоны, так кажется, сейчас расстреливать поведут.
- Да кто же тебя расстреливать будет, Петрович?
- Не знаю. Только видел, что - факт - в кальсонах расстреливают. И в кино, и так… Пробовал надевать - не могу, страшно. Ватные штаны - другое дело. Ватные нужно…
Димка решает взять быка за рога.
- Петрович, - говорит он. - Тут Гвоздь сегодня был.
- Ну? - беспокоится он. С Димкой у Петровича много забот. Он в последнее время ни в какие серьезные столкновения с урками не вступал, и ему не по себе. Димка понимает это и решает схитрить, чтобы выудить у Петровича то, что нужно.
- Надумал он что-то учинить с Чекарем, а мне не говорит.
Культыган морщится, растирает свое личико, отчего еще ярче становятся красные прожилки.
- Ну, Гвоздь знает… Он спец.
- Не уверен, не уверен, - раскачивает Петровича Димка. - Говорит, он до Нового года справится с Чекарем.
Петрович задумывается. Постукивает протезом.
- Только у него может ничего не выйти, - продолжает Димка. - Не пойму я, что он удумал…
- - Да, дело трудное, - соглашается Петрович. - Эх, переждать бы еще, переждать, урок-то меньше становится, прибирают их, видишь ты, к рукам. Развелось в войну, паразитов.
- Надо мне срочно уехать. Далеко.
- Вот-вот! - вскидывается Петрович. - Это ты правильно разметил. Потом объявишься - и все забыто,
- Может, этих урок еще лет десять будут прибирать, - мрачно бурчит Валятель. - Ты, Петрович, от клопов знаешь средство - "Три шарика"?
- Новое? - подсказывает Петрович. - Можно наладить дело? Сейчас от клопов сильно люди нуждаются.
- Новое, - У Валятеля жмурятся, искрятся темные глаза. - И верное средство.
- Ну-ну?
- Одним шариком по дивану стучишь. Клопы начинают вылезать, ты подставляешь второй шарик. А потом, как вползет на шарик, третьим шариком сверху стук - и готов. Наверняка насмерть.
- Да ну тебя! - машет рукой Петрович. - Я всерьез.
- Так вот и урок не скопом же будут выводить, керосину такого на них нет.
- Петрович, я серьезно, - не теряет нити разговора Димка; - Если Гвоздь надумал что-нибудь опасное, я лучше уеду.
Петрович в раздумье.
- Да верно, что надумал… Слышал я, слышал краем уха разговор в шалмане и кое-чего сообразил.
- Ну, что, что?
- Понял я так, что Гвоздь и еще двое-трое, Яшка, Арматура, хотят Чекаря на драку подманить. Так устроить, чтобы вроде он начал. Ну, и на этом деле его кумки подзаметут… Шелешенко уж постарается, Чекарь ему поперек горла стоит, он давно царь на Инвалидке,
- Хитро больно.
- И я думаю - хитро. Чекарь, прежде всего, один не ходит. С ним Зуб завсегда, а там подальше еще двое-трое хоронятся, и не с пустыми руками. А еще хуже всего, что Чекарь на драку не поддастся, хоть ему дерьмо в морду кинь. Только утрется. А уж потом в темном месте, когда десять на одного, отыграется. Уж как отыграется - и без свидетелей. Я-то Чекаря знаю. Другой блатняга напролом прет… А Чекарь, тот потому Инвалидку оседлал, что очень хитер и одними чужими руками.
Димка кивает. Он так и думал, что Гвоздь, с его решительностью и натиском, кинется в драку. Не удержится. Его подогревает былой позор, мучает еще со времен заключения, когда он вынужден был терпеть власть блатняг. Уж теперь Гвоздь постарается взять верх. Да только, пожалуй, Петрович, с его рыночным многолетним опытом, изучил урок, и особенно Чекаря, не хуже, а лучше прямого Гвоздя. Настало время действовать и ему, Димке; достаточно он отсиживался в закутке и выжидал,
- Петрович, - спрашивает он. - Ты мне денег на дорогу дашь? Я сегодня же исчезну… И Гвоздю скажешь - пусть успокоится. Со временем вернусь.
- Так не уговаривались, - вмешивается обеспокоенный Валятель.
- Он дело, дело говорит, - останавливает его Петрович. - Вот только достанется мне от Гвоздя за такое самоуправство.
- Так я же сам. Твое дело только помочь. Мне до Украины бы, до Полесья. Да обратно.
- Обратно ты ж не скоро.
- Все равно, Не помирать еду.
- А сколько туда?
- Тысяча верст.
- Денег сколько?
- Рублей сорок.
- Это плацкартный?
- Не, бесплацкартный. Самый дешевый, на багажной полке.
Петрович вздыхает и, достав мятые деньги, начинает выпрямлять бумажки. Он не скупердяй, Культыган, но, как и всякий рыночный торговец, знает цену копеечке. Да к тему же у неге дома трое, постоянно раскрытых ртов да жена, говорят, последнее время стала в просторных платьях ходить. Тут хочешь не хочешь, а научишься считать.
- Держи. - Петрович протягивает Димке восемь червонцев. И, подумав, добавляет еще две бумажки. - Колбаски там купить. Хлебушка. В дороге все же. Не у мамы родной.
- Я тебя провожу, - говорит Валятель.
- Днем лучше идите, - советует Петрович. - К вечеру по вокзалам урканья больше будет. Увидит кто из этих…
То ли рад он, Петрович-культыган, что Димка уезжает, то ли огорчен - не поймешь. Да, может, он и сам не понимает…