- Слыхал от одного урки - Чекарь хотел сторговаться с Гвоздем. Видишь, в нашей "Полбанке" какое-то ухо завелось. Мало ли о чем говорят под горячее. А Чекарь обещает этого друга засветить, если Гвоздь от Студента отойдет. Вроде - обмен. Чекарь не дурак, он драки не ищет - и так хорошо живет, пока все у него втихую,
- А Гвоздь?
- Ты что, его не знаешь? Он не отступится, хоть бочку золота сули.
- Я тоже Студента не отдам.
- Да я что ж?… А только лучше было б ему эту квартирку с золотом выдать Чекарю - чтоб только тот мокроты не наделал. Черт с ними, с буржуями…
- Принцип.
- Я ж понимаю. Я ж ради Студента. В жизни и отступить надо, если приспичит. Ты подумай, Мишка. По-хорошему хочется.
Петрович возится под досками, собирая поделки в корзины. Валятель смолкает - видно, меняет повязку. Из плохо прикрытой Петровичем двери тянет свежий морозец, пробивает одеяльце насквозь. Еще совсем темно, но слышно, как в соседних сарайчиках поют, бьют крыльями петухи, как стучат о загородки налитыми боками кабаны и мычат кое-где коровы, призывая хозяйку, которая опаздывает с теплым пойлом и подойником. Кругом - то ли город, то ли деревня. Димка лежит с открытыми глазами, выстывает весь, но молчит, не шевелится. Всем он стал поперек дороги, со своей несусветной глупостью. И Петровичу, и Валятелю, который до последних дней и вовсе с ним не был связан. Про Гвоздя и говорить нечего. Тот небось извелся - а закон солдатской дружбы и братства велит стоять до конца. Да и какой он Гвоздь? Привыкли все запанибрата; а, он Иван Федорович, бригадир, весь в орденах и медалях, в шрамах, заслуженный человек, сестренку с близнятами содержит - шутка ли. Нет, надо Димке самому отвечать за сделанное. Как ни широки спины товарищей, как ни крепок их табун, а надо. Нечего на чужом горбу в рай влезать.
Ближе к вечеру, когда все настругано и отшлифовано, когда горы липовой стружки сметены к печи для просушки и растопки и съеден нехитрый обед - кислые щи, приправленные растительным маслом, да картошка, испеченная на горячих угольях, Валятель выходит к окрестным сараюшкам посмотреть, что там можно подобрать на дрова.
Димка скоренько собирается, столярным карандашом пишет на струганой дощечке "я ушел" и оставляет ее на застеленном по-солдатски топчанчике Валятеля. Постыдно это - бежать втихую, да что поделаешь: Мишка не отпустит, если сказать. Куда он пойдет и за чем, Димка сам не знает. Просто послоняется по городу, поразмыслит - авось выведет его дорога куда надо. Может, прямо на Чекаря - оно и лучше всего получится. А может, зайцем проберется в какой-нибудь сибирский поезд - и айда на восток. Там народ требуется. Говорят, на приисках или в шахтах даже без паспортов берут. Конечно, какой из него шахтер? Гвоздь рассказывал - нет ничего тяжелее ковшовой лопаты с породой, после десяти махов плечи отваливаются. Это у Гвоздя-то. Правда, потом можно якобы приноровиться, махать не плечом, а "от живота" как-то, всем телом. Может, приспособится? Потом пришлет письмо - когда все забудется, когда о нем и думать перестанут: мол, привет из дальних краев, живу не плачу… Да нет, если напишет, до Чекаря весть дойдет, а у них срока давности не бывает. Урки везде найдут, и в Сибири.
Димка, одевшись, выскальзывает из сарая, оглядывается - Валятеля не видно. С минуты на минуту он появится, ведь надолго он Димку не оставляет, беспокоится. Уже сумеречно, по-морозному мглисто. Димка ныряет за сарай и припускается дальше по хрустким льдинкам. Петляет между дощатыми кладовками и сараюшками в этом немыслимом лабиринте - и зря петляет, потому что с крыльца барака уже кричит, кудахчет какая-то старушка:
- Гляди, бежит, спер чего…
- Матушки, а у меня кролики открыты, - отзываются тут же.
- Держать его надо, держать.
- Кликни Захарыча!
- Захарыч! Захарыч! Там петуха утащили твоего.
Шум поднимается, как в курятнике. Из окон второго этажа барака высовываются головы. Димка понимает, что бегать в этих кривых ходах никак нельзя, если не хочешь, чтобы тебя поймали как злостного взломщика. Он переводит дух и степенно идет в узком дощатом коридоре между огородами. Вслед за ним старикашка на негнущихся ногах, топоту у него больше, чем прыти. Димка останавливается, переводит дух и поворачивается к старикану. Правило военного детства: если можешь убежать, убегай, но если догоняют - повернись лицом. Старикан в недоумении смотрит на круглощекую очкастую физиономию. На мазурика Димка совсем не похож.
- Ты бежал?
- Не… А вы за кем?
Это "вы" окончательно сбивает с толку преследователя.
- Да тут один. Сарай взломал и обчистил. Димка расстегивает пальто, давая осмотреть себя:
- Вот… Я-то при чем?
- Да не, это не вы, - смущается старикашка.
Но задержка не проходит даром для Димки. Уже на булыжной, зияющей выбоинами и вспученной горбами Масловке, где даже рельсы кривятся и бросают трамваи, как катера на волнах, Димку догоняет Валятель. Каких-то секунд не хватило - уже подходит к остановке трамвай.
Димка ждет, потупясь. Валятель, запыхавшись и пуская пузыри из развала бинта, долго не может сказать ни слова. Шапчонка его сбилась набекрень, на плечах ватник. Наконец булькает;
- Ты куда подался?
- Так. Надоело в сарае. Город посмотреть.
- Тогда и я с тобой.
- Да что со мной случится? Москва большая.
- Тоже хочу.
- Тебе ж отливать… Вечер скоро.
- Обойдется сегодня.
На остановке гурьбится рабочий люд, отработавший смену, трамвай сразу окружают, но перед Валятелем, с его забинтованной головой, толпа расступается, и они оказываются на площадке. Их сжимают, Мишка, хоть и возвышается над всеми, тянется еще выше, чтобы обезопасить перевязанный подбородок, а Димка, видя поблизости деланно равнодушныеглаза подростка в кепке-ленинградке, по привычке прижимает ладони к карманам, хотя в них ничегошеньки нет. Хозяйка вагона, кондукторша в сером платке и ватнике, покрикивает, поплотнее рассовывая ездоков. Тусклые голые трамвайные лампочки греют макушки, окна сверкают толстым инеем, искрит вверху оледеневшая дуга - все это веселит засидевшегося в сарае Димку, на миг уходит куда-то гнусное чувство пустоты, которое охватило его, едва он покинул свое убежище. По военной, по московской бойкой и укоренившейся уже привычке, тесно прижатые друг к другу люди (да где только не уплотнялись - в квартирах, в земляных щелях, в шалманах, военторгах, на станциях метро, в подвалах-бомбоубежищах) тут же образуют временный, но крепкий коллектив и, по закону "в тесноте, да не в обиде", сыплют прибаутками, поддерживают моральный дух. В запахе чеснока, нафталина, дешевого портвейна, "Шипра" и "Кармен" носится:
- Голубушка, передайте гривенничек и, если можно, пятерку сдачи. В кино спешу…
- Гражданочка, сумочку лучше к глазам поднимите. И вам спокойней, и у меня ребро целое.
- Э, мужик, мешком-то не очень. Картошку, что ль не распродал?
- Это дело наше. А мужик, он и на войне справлялся. Окопы копать - мужик первый был.
- Да я ничего… Земля сыплется.
- Это ладно. Земля вчера спасала, носом зароешься - и живой. И сегодня брезговать не надо б.
- Ну, мудрец.
- Братцы, спрыгните с сапога - без пары останусь. Мне сходить.
- Так тебе ж, не сапогу.
- А эта малая, с коньками. Взяла б да катила сама…
- Кондукторша… Эй, маманя, глянь в окно - Бологое не проехали?
- Я тебе маманя, как ты своей жене дед.
- Прощения просим. За платком не видать.
- Граждане, граждане, ну ведь не резиновый же!
- Ну и вагон шебутной попался.
- Какая хозяйка, такой и вагон.
- Чем я тебе не угодила, ты, в шляпе?
- Тем не угодила, что не погодила: женатый я уже.
- Тогда нечего заигрывать.
Трудное дело у кондукторши - то сидеть на своем креслице у входа, проверяя бухгалтерию, роясь в сумочке, набитой бумажками и серебром, то тискаться в толпе, отрывая билеты от висящих на шее рулончиков, отсчитывая сдачу, безошибочным взглядом определяя зайцев, объявлять остановки, усаживать инвалидов и стариков, нажимать кнопку тревоги, если кто не успел сойти; взад-вперед по битком набитому вагону, взад-вперед, и при этом не молчать ни секунды, иначе какая же ты московская кондукторша? Без настоящей хозяйки, которая никогда не выказывает усталости или злости и за шуткой в карман не лезет, вагон мертвый. Кто подскажет приезжему, где ему удобнее сойти, кто устыдит безбилетника или пьяного, развеселит, когда в тесноте вдруг назревает ожесточение и вот-вот вспыхнет ссора? Пока вожатый ведет вагон спиной к людям, кондукторша, как ротный старшина, следит за настроением своих временных подопечных.
Димку и Валятеля выносит человеческий водопад возле стадиона. Они отлетают в сторону, дышат после трамвайной парилки. Небо сильно подсвечено десятками фонарей недалекого катка. Прямо на площади выстроено несколько забегаловок, в в них уютно светятся окна, хлопают двери. У забора торгуют новогодними елками.
- Вот что, Студент, - говорит Валятель. - Не порть мне настроение, я перед Гвоздем обещал от тебя не отставать. Раз уж так, давай рискнем, поедем в центр, погуляем.