- Мертвечину ненавижу! Это он не русские, это он немецкие порядки хочет завести. Всех нельзя, как на конвейере, выравнять, а инвалидов с глаз убрать. Нельзя сделать из жизни стерилизатор. Мы народ одухотворенный, кипящий. Мы фашистов с их железным порядком тем и побили, что вскипели и себя ни в чем не щадили. Такие мы… Всегда были у нас и юродивые, и калики перехожие, и Левши тульские, и Ермаки, и Хабаровы… Всех причесать, всех на конвейер поставить - порядок, может, и появится, а душа исчезнет, живая жизнь. Левша выродится, а Ермак с портфелем станет на службу ходить. Среднестатистический русский - это чучело. Знаешь, что такое энтропия? Стремление к энергетическому уравновешению, и конечный результат - гармония, полное спокойствие, тепловая смерть! Когда энергия иссякает, нет перелива тепла, нет движения. Вот такие фины и хотят теперь, когда иная жизнь, не военная, взять верх и всех причесать под свою гребенку. "Запретить, обложить". Мы народ непохожий, плохой ли, хороший ли, а непохожий. Тем живы. Вольностью, разбегом. Мы в войну это хорошо поняли - что такое русская душа. Недаром про Александра Невского заговорили, про Кутузова, недаром в колокола стали бить. Да у нас вечно арестантикам в праздник лучшие пироги пекли, любых сиромах [5] и бездомных пригревали, ночлег давали - это ж не по правилам, не по порядку. Но уж такие мы сердобольные. А эти явились из бумажных канцелярий, со слюнявыми карандашами - снова прижать. Порядок… А на амбразуру грудью бросаться - это разве был порядок? Нет, Димка, я увечный, но я не на пенсию жить хочу, не в инвалидный дом, а работать вот здесь в сарайчике и быть полезным. Воздухом дышать вместе со всеми. В шалман ходить по вечерам, если тоска заест, с друзьями видеться…
Он ударом ноги вышибает дверь, и темное небо, чуть подсвеченное дальними огнями стадиона, врывается в сарай звездным холодом. Хороший боец был этот Мишка. Пулемет его замолк, а сам он продолжает поливать врага булькающими очередями слов. Отчаянный. Странным образом все, о чем он сказал, смыкается с тем, что говорил в шалмане Инквизитор, с теми мыслями, что родились в голове Димки, когда он бродил по Площади, готовясь к докладу. Выходит, их объединил не просто случай, не одна лишь крыша "Полбанки".
Воздух остужает его. Мишка сникает, вздыхает, издав свистящий паровозный звук, и улыбается:
- У нас в отряде, - бурчит он, - если случалось затишье, дня на три и больше, то командиры сами бой искали. Шли на врага. Иначе начинал баловаться народ. Бражничать по селам и прочее. Дымился от безделья, как торф на солнце. Много еще удали у нас. И боевой, и мастеровой, и торговой, всякой. Прижать ее - сопьются. Засамогонятся. Потом будем охать: ах, что за народ такой непутевый. Пока есть еще удаль. Война крепко нас пробудила к делам. Только дай чего отковать, отлить. Не держи!
Поздно вечером приходят Петрович и Яшка-герой. Петровича они сразу узнают по неравномерному хрусту ледышек и глухому постукиванию палки. Правда, после известия об ордене походка Культыгана изменилась, выправилась как-то, протез перестал нищенски приволакиваться и теперь бежит, топает победно поперед здоровой ноги.
Яшка ставит на стол что-то громоздкое, тяжелое, обернутое газетами, вытирает вороной чуб. Вид у него, как всегда, взъерошенный и от вечной спешки мокрый - будто без конца он форсирует свой Днепр. Выпуклые черносливы горят. Яшка уже принял свою фронтовую дозу и готов взорваться в споре - но Биллиардиста с ними нет. За распахнутой шинелью Яшки поблескивает маленькая золотая звездочка. Петрович осторожно оглядывается: все ли на месте в сарае? Ничего не конфисковано, не сгорело, не пропало? Живет Петрович неподалеку, у него комната в деревянной двухэтажке на Масловке, без удобств, но светлая и сухая - и всего лишь на одну его небольшую двухдетную семью, без стариков, без ситцевых разгородок: прелесть. Но кормит-то Петровича сарайчик.
- Ну что? - спрашивает он у Валятеля. Мишка щурит глаза в усмешке, выбухивает:
- Живем как картошка: если зимой не съедят, весной посадят.
- Что, был?
- Был.
- Обошлось?
- Обошлось. Но грозится. Налоги повышают.
- Слышал, слышал, - подвывает Петрович. - Придется закрывать хозяйство. На мебельную фабрику пойду. Боюсь только: не выдержит душа одну и ту же фанерку прибивать. Поток!
Яшка- герой достает пачку "Беломора"; видя тоскующий взгляд Валятеля, сует ему в рот папироску, чиркает зажигалкой-патроном.
- Кури, Валятель. Ростовские, лучшие в мире! Потом бинт сменишь. Не горюй, мы с тобой в славный город Кенигсберг поедем. Написал мне верный человек: там на сдаче вторсырья можно крепкую деньгу схватить. Возьму отпуск - и махнем. Там, понимаешь, свинцовых телеграфных проводов полно и пробки настоящей на теннисных кортах. Золотое дно!
У Яшки всегда полно всяческих замыслов. Если Валятель возразит ему, он тут же схватится в словесной драке и начнет отстаивать свой план с пеной у рта. Но Валятель уже наговорился с фининспектором.
Димка переводит взгляд с Яшки на Петровича.
- А где Гвоздь?
- Гвоздь поехал к твоему подполковнику.
- Какому подполковнику?
- Ну, с ниверситета твоего, - поясняет Петрович. - Узнал, где живет, поехал. Димка охает:
- Да как же он… Зачем? О чем он будет с ним говорить?
- Надо, значит. Гвоздь знает, что и как.
Димка представляет: вот Гвоздь поднимается на лифте к Головану, звонит. Путано объясняет. Да у Голована же сотни студентов, он, может, и думать про Димку, студента филфака, забыл. И вот подполковник должен выслушивать о каких-то урках с Инвалидного рынка, о рулетке, об угрозах Чекаря. Стыдно… Что он, Димка, маленький ребенок, нуждающийся в опеке взрослых людей?
- Да ты, Студент, чего краской наливаешься? - напрямик рубит Яшка-герой. - Они сразу общий язык найдут. Этот же твой подполковник - он, я так понял, боевой, да? Фронтовик?
- Фронтовик.
- Ну вот. С полуслова они все поймут. Гвоздь даже ордена свои нацепил. Да что ордена… Он свою медаль красненькую прикнопил.
- Красненькую?
- Ну, довоенную еще. С финской. В войну "За отвагу" на серо-голубой муаровой ленте вешали, на большой, а до войны - на маленькой, красненькой. До войны "За отвагу" - это ого!
- Он ничего не говорил про это.
- На то и Гвоздь. Сохранил! Молодец!
- Гвоздь знает, - вмешивается Петрович. - Его учить - воду в водку лить. Он все уладит, Студент.
Димка хмурится. Не хочется ему, чтобы все обсуждали его дурацкие промахи. Да ничего не поделаешь - Гвоздь в одиночку Димку тоже не выручит, нужна помощь завсегдатаев "Полбанки".
Валятель мелкими затяжками дожигает свою папироску. Редко позволяет он себе такое удовольствие - бинт намокает враз. Бросает "беломорину" в черный пепел горна, булькает, захлебываясь:
- С урками просто так не сговоришься. И денег кучу где взять?
- Мелочь! - зажигается Яшка-герой. - Махнем в Кенигсберг, насдаем свинца. Триста рублей кило, а кило - меньше метра провода…
Петрович хмыкает:
- Богато живут, где нас нет. А где мы, там сразу беднота.
- Ну, это ты зря, Петрович, со мной не пропадешь. Ты гляди, чего мне отвалили…
Он начинает разворачивать газеты, которыми укутано на столе что-то крупное и тяжелое. Под смуглыми торопливыми пальцами Яшки лопается немецкий бумажный эрзац-шпагат, летят клочки газеты, и из бумажной рвани начинает поблескивать полированными гранями нечто торжественное, праздничное, словно бы хрустальное, пришедшее в этот грязный сарайчик из иного мира. Через несколько секунд опадают газеты, и на столе сияет, пуская зайчики от стосвечовки, новенький трофейный приемник "Кертинг-радио", как будто наполненный голосами и музыкой, которая, стоит повертеть шкалу в виде глобуса, может ворваться сюда из всех самых дальних уголков земли. Глазок точной настройки готов вспыхнуть зеленым светом.
- А? - Яшка ходит вокруг, наклонив вперед свое прямое туловище, взмахивает руками. - Хорош, а? Берите. Дарю. Хотите - продайте, деньги пойдут в этот долг - Студенту. Боюсь пропить. Сильно боюсь пропить, братцы…
- Откуда взял? - с подозрением спрашивает Петрович. - У тебя дома пусто.
- Ха-ха! - Яшка, морщась, делает попытку распрямиться. Говорили в шалмане, у него какая-то болезнь Бехтерева, засевшая с войны, после всех переправ и контузий, в спине, и нет на эту болезнь, которая старается превратить позвоночник в неподвижный стальной штырь, никакой управы. - Я расскажу - вы не поверите.
- Поверим, поверим, - торопится Петрович.
Такую штуковину они видят впервые. Конечно, с тех пор как окончилась война, в домах у людей начали появляться разные детекторные и ламповые приемники, но куда им до "Кертинга".