- А все он, Студент. Здорово отписал, Слово такое нашел, Великое дело - слово! Он понимает… И все поворачиваются в сторону Димки, и Инквизитор хлопает ладошками, лучится весь от радости. Димка краснеет - приятно ему, что отблеск новенького ордена, который должны вручить Петровичу, падает и на него. Димка, конечно, понимает, что никакого слова он не нашел, а скорее всего орден давно уже ожидал Петровича, да наградной лист никак не мог сойтись с адресатом, не знали, где искать, - не на рынке же. Письмо просто свело один конец с другим, и какой бы ни был слог, этим боевую награду не заработаешь. Но все же польщен Студент, и вовсе забыл он в эту минуту о Сером, о Чекаре; о страшном долге блатнягам.
- Всех сегодня угощаю, всех! - хорохорится Петрович и тащит из кармана смятые рублевки и трешки,
Павильон наполняется вмиг - весть в награде Культыгана облетела окрестности до самой Инвалидки и дальше, до Тимирязевки. Удивительная беспроволочная связь существует в барачной округе. Ни у кого и телефона нет, но любая новость пронизывает барачные стены со скоростью радиоволны. Петровича окружают, усаживают и уже что-то кричит ему в ухо невесть откуда взявшийся Минометчик, Матрос помогает Марье Ивановне разносить стаканы и раскладывать салат, И все рады чрезвычайно, что не забыты они, шалманные, пред Отечеством, помнят их, ценят и награждают.
- Ах, шалопаи, ах, сукины сыны! по-детски радуется Инквизитор, принимая поднесенный от имени Петровича стаканчик и закуску.
Хлопает без конца дверь в "Полбанке": пользуясь тем, что Петрович всех зовет и угощает, а Гвоздя, который чужих не любит, сегодня нет, в павильон набегают и случайные, и те, кого обычно здесь не жалуют, - рыночные прилипалы, имеющие верный нюх на то, где можно надармака выпить и закусить. Да и редкое больно зрелище: Петрович-культыган раскошеливается, мужик прижимистый и себе на уме, который пустых трат и похвальбы не любит. Деньги - вся дневная выручка, от которой большая часть должна пойти в оплату мастеров, - лежат перед именинником кучкой презренных грязных бумажек, и любой желающий может взять сколько надо и отнести Марье Ивановне, чтобы получить, чего душа просит. Или просто попросить у хозяйки в счет Петровича, Таковы правила выставона в "Полбанке"… Уж коль взял на себя вечер - вытряхивай карманы на стол.
- Петрович! - кричит Сашка-самовар, уже изрядно охмелевший от пива, - Ты теперь наш брат - орденоносец, держи марку на Инвалидке высоко.
- Вообще торговать брошу, - навзрыд тянет Петрович, у которого от общего внимания и веселья голова идет кругом. - Уйду из сословия.
- Ну, это ты зря, - бросает через головы Сашка. - Семью кормить, на зарплату не потянешь.
- Неудобно теперь.
- А мне удобно? Я вон орденов просто не надеваю, зачем мне? Сам как орден.
К Димке за стол поднабралось народу - он причастен к событию, каждому хочется потянуться своим стаканом к бенедиктиновой зелени Студента, перемолвиться словцом, Инквизитор сияет: больше всего на свете он любит этот разгорающийся галдеж, хор павильонный, когда грудь и душа - все нараспашку, когда хочется сказать о самом наболевшем.
Крик стоит - не поймешь, кто и откуда базлает.
- Студент, а вот боевые подвиги военных поваров опиши. Тоже несправедливо получается. У нас знаешь какие потери среди поваров были? Ползешь с наплечным баком на горбу - весь на виду. - То минометом накроют, то снайпер. А в стихах или рассказах - все больше смешки про нашего брата. Бывало, за неделю пятьдесят процентов убыли. Повар на передовой - фигура: повоюй без горячего…
- Это он верно говорит. Иной раз мерзнешь в окопе - не так жинку родную, как повара вспоминаешь, Глядишь - ползёт, голубчик.
- А бывает, бежишь - дырку тебе в баке сделают, горячее на шкуру льется, а остановиться, снять нельзя. Сразу ухлопают.
- Ты, Студент, вот чего. Мне насчет пенсии. Написать. По вопросу о кормильце. Сыну восемнадцать было, убили его на Ржевском направлении, Бои известные: два года там толклись. Все высотки, речки - неудобно было освобождать…
- Ты ближе к делу, Пантелеевич. А то всякие компромиссы рассказываешь.
- Ты без этих слов, я по делу. Отвечают на вопрос пенсии за сына: не полагается, он еще не был у вас кормильцем. Не зарабатывал, молод слишком. Спрашивается; а убить не молод был? Напиши, Студент, покрасивше. Хоть и пенсии не дадут, а чтоб был документ, какой он молодец был, сынок-то! Получше напиши!
- Студент, а мне жалобу на фининспектора напиши - кожу отобрал и инструмент: рантмессер, молотки, ножи. Теперь как я народу заказы обеспечу?
Димка смотрит в худое, испитое лицо Митьки-сапожника, усевшегося за стол. У него вечные нелады с фином, но каждый раз, после очередного изъятия материала и орудий труда или после получений желаемой "двухсотки" [4], он на пустом месте разворачивает свою лавочку - мастер он классный, и если сам не добудет чего, то заказчики принесут. За Митькой еще десяток лиц - и всем он, Студент, нужен сегодня, у каждого есть дело. Но как он может помочь всем им - ведь не семи пядей во лбу.
- Да ты, Митька, уж пиши не пиши, прощайся с рантмессером, - гомонят добровольные Димкины консультанты. - Чего отдал руками, не выкатишь ногами.
- Я не отдавал - сами взяли.
- Новое найди. Ты ж солдатом был. Солдат что багор - где чего зацепил, то и понес.
- Нужда ум родит!
Посетители "Полбанки" сами лучше Димки знают, что писать и куда, но Петрович еще раз подтвердил, что у Студента легкая рука, и целый поток просьб и советов выливается на него.
- Бросьте вы, хлопцы, мелочиться. Пенсии, ордена. Такие дела - не до нас. Восстанавливать хозяйство надо, а тут эти американцы пугают. Ты, Студент, американцам отпиши, Трумэну этому заядлому, - мол, наш шалман на бузу не возьмешь. И покрепче!
- Это дело. Чего не написать…
- А вдруг ответ пришлет?
- Пришлет, как же. Мы ему как собаке бубен.
- Тоже, братва, не задирайтесь. Атом - не шутка, от Японии одна пыль пошла.
- Ладно, пыль. Авось. Умереть страшно сегодня, а когда-нибудь ничего.
- А ты умирал?
- Умирал бы, так не сидел тут, в "Полбанке".
- Да? А я вот сижу, хоть и умирал. Один раз на расстрел вели, другой раз на виселицу.
- Ну и как было?
- Да ничего особенного. Как вели вешать, одна мысль была: не изгадиться бы перед смертью от страха. А страшно - кишки выворачивает. Не все выдерживают.
- Все равно не перед смертью, так после изгадишься. Это уж обязательное дело,
- После - ладно. После медицина одна. А до этого позор. Я за всех партизан был ответчик.
- Выдержал?
- Не знаю. Бомбардировка началась. Ты, Студент, будет время, послушай меня. Может, чего возьмешь для памяти интересного. Жалоб у меня нет, жизнь нормальная, просто так возьми, чего хочешь, из жизни.
- Ты, Студент, напиши про сегодняшнюю жизнь. Не знаю только куда. Но продернуть надо. Много народу начало барахлом обрастать.
- Особенно чужим. Кому хлебца не хватало, тот последнее снимал с себя.
- Без барахла тоже не проживешь. Я вот шифоньер приобрести хочу. На склизкую мебель потянуло. Из досок у меня и так есть, хватит. Всю жизнь на досках.
- Того хочется, от чего колется. Много очень к рукам прилипать стало. Когда нас били, о барахле не думали, а как победили, так кинулись обживаться. А я так скажу - победу не зря в виде бабы с крылышками рисуют - видел в музее. Гляди - улетит от тебя, если кудряво заживешь.
- Ты эти речи брось, нам это ни к чему.
- А верно: в первые дни били нас - и каждый светился, какой он есть. Потому что без начальства, без приказа любой виден насквозь. Сам себе хозяин был - хошь беги, хошь под танк с бутылкой кидайся. Когда круто в руки взяли - тут легко героем стать.
- Умирать героем да на людях нетрудно, верно. А вот когда один да никто не глядит… В сорок первом потому и тяжко было…
- Много, пока воевали, в тылу деляг развелось.
- Блатовство не баловство, уцепился - выжил.
- Ты, Студент, напиши, чтоб бандажей побольше наделали. Много народу стало с грыжей. Войну на горбу несли, известно.
- Это точно, возьмешь на руки снаряд, а в ем семьдесят пять кил.
- Вот те и кила!…
- Снаряд в пушку, а кила…
- Ох-хо-хо-х!…
Ржут у Димкиного столика. Таков закон этих солдатских бесед - с чего бы ни начиналось, хоть с проблемы гроба, все равно настает минута, когда тонкие стены шалмана сотрясет раскат хохота. Даже Арматура скривил рот в улыбке.
Инквизитор тоже заливается вместе со всеми своим дробным тонким смешком.
- Черти, черти! - восклицает он. - Ох, недолго будут жить ваши шалманы. Закроют их, к чертовой бабушке… Будете по подъездам собираться, по подвалам.
- Как закроют, разве можно? Куда ж народ затолкать?
- Это ты, Инквизитор, перелил через край.
- Да вы тут такую демократию разведете. Гайд-парк… Еще, чего доброго, кандидатов начнете выдвигать.
- Чего же не выдвинуть? Что ж мы, безглазые, не знаем ничего?
- Инвалида бы и надо какого выдвинуть. Чтоб понимал муки человеческие. Чтоб всегда у него дверь настежь!
- Сашку вон или Петровича… Ох-ха!…
- Чего ржешь? Товарищ Сталин на выборах что сказал про русский народ? Что исключительно выносливый и с полным доверием. Что сознательность выше всякой заграничной. Вот и выдвинем.
- Ладно, ребята, кончай политику. Раскочегарились.
- Вот и правильно Инквизитор сказал. Закрыть всех! Как поддувало.
- Скоро по квартирам собираться будем. Домов настроят!