Когда его рука легла на ее грудь, он ожидал отпора, но, должно быть, шок, который она испытала от этого его прикосновения, был слишком сильным, чтобы это могло показаться притворством.
Он инстинктивно попытался ослабить нажим, стараясь отвлечь от этой слишком смелой ласки и успокоить. Минутой позже из груди Алатеи вырвался трепетный вздох. Под его рукой ее грудь стала отчетливо набухать, он ощутил, как приподнялся сосок.
Только тогда он позволил себе погладить эту нежную плоть и ощутил ее твердость и жар. Грудь Алатеи прикрывали два слоя тонкого шелка, и искушение проникнуть под них было очень велико. Стоило наклонить голову, и его губы прикоснулись бы к этой нежной плоти.
Желание Габриэля росло с каждой секундой, с каждым разделенным ими обоими вздохом. Наконец он позволил себе гладить, ласкать, дразнить ее грудь, пока в ней не начало нарастать томление, желание еще большей близости и более интимных ласк, столь сильное, что это уже причиняло ей боль.
Его пальцы скользнули по атласному обнаженному плечу и нащупали ленты сорочки, в то время как в ней нарастало томление. Габриэль потянул за ленты и расстегнул корсаж, потом, выдержав паузу и дав ей возможность остановить его, если бы она пожелала, снова принялся ласкать. Он слышал ее прерывистое дыхание у самых своих губ. Очень плавно и осторожно он спустил сорочку с плеч, намеренно касаясь волнующейся груди тонким шелком.
Отодвинув сорочку, он положил руку на обнаженную грудь Алатеи, и его ладонь соприкоснулась с нежной, как лепесток цветка, кожей. Когда из груди графини вырвался стон, он снова принялся целовать ее губы — жадно, ненасытно; все его чувства пробудились и принимали участие в этом празднике страсти. К ней никогда никто не прикасался так, как он, никто никогда так не ласкал. Ее плоть была теплой, соски превратились в тугие бутоны, а он все продолжал гладить и ласкать их. Она была невинной, но чувственной от природы, и столь же щедро дарила ему свое тело, как он ей свои поцелуи. Каждая клеточка ее тела жаждала ласки, и инстинктивно она подставляла себя его поцелуям. Горячие холмики ее грудей доставляли ему несказанный чувственный восторг.
Алатея пробормотала что-то бессвязное, когда их губы разомкнулись, и откинула голову назад. Теперь Габриэль мог любоваться чистой линией ее шеи. К счастью, он вовремя вспомнил, что не стоит оставлять на ней следов своих поцелуев, но эта сладостная плоть звала, манила… Когда он наклонил голову, чтобы поцеловать ее шею, то услышал сдавленный крик.
Это было предупреждением, и такой многоопытный соблазнитель, как он, не мог не понять этого знака. Он действовал поспешно, слишком быстро шел к цели, увлекая ее по неизведанной тропе наслаждения. Поэтому он решил действовать осмотрительнее, открывая ей новые ощущения постепенно и позволяя узнать неповторимость каждого перед тем, как перейти к следующему. Убедившись, что она готова, он осторожно втянул в рот ее чувствительный сосок. Ее пальцы уперлись в его плечи, она изогнулась в его объятиях, но не отпрянула. Под его руками ее тело было податливым и гибким — в темноте ночи она являла собой сущность женственности.
Когда наконец Габриэль поднял голову, Алатея прижалась к нему всем пылающим страстью телом, не в силах оттолкнуть его. Он снова прильнул к ее губам, наслаждаясь ее страстью и готовностью быть с ним. Его руки блуждали по ее бедрам, по соблазнительной выпуклости ее ягодиц, он гладил эти восхитительные округлости, искусно лаская их, пока она не прижалась бедрами вплотную к нему, полная страсти и жаждущая удовлетворения.
Но он не дал ей его. Не сегодня. Она могла быть сколь угодно податливой, сколь угодно готовой, но пока было бы слишком рано торжествовать победу. Графиня была наивна и неопытна в сексуальном отношении, хотя и не была девственной в полном смысле этого слова.