..
— Невелика хитрость! Тут бы и я справилась.
— Ну... сказать по правде, мы сами задаём себе этот вопрос.
— Воображаю! И наверняка у вас есть на него двенадцать разных ответов.
— Есть устойчивое мнение, что они шпионят за нами по указке мирских властей.
— И поэтому вы их не любите.
— Да.
— А почему вы думаете, что они за вами шпионят?
— Из-за воко. Это актал, когда фраа или сууру вызывают из матика, чтобы сделать что-то праксическое для бонз. Больше мы их не видим.
— Они просто исчезают?
— Мы поём некий анафем — песнь прощания и скорби, — потом смотрим, как этот человек выходит из собора и садится на лошадь или в геликоптер. Да, «исчезают» — правильное слово.
— И при чём здесь ита?
— Скажем, мирской власти нужно победить какую-нибудь болезнь. Откуда известно, какой инак в каком конценте этой болезнью занимается?
Корд обдумывала мои слова, пока мы поднимались по винтовой лестнице на пинакль. Каждая ступенька представляла собой каменную плиту, выступающую из стены: смелая конструкция, требующая определённой смелости оттого, кто по ней взбирается, потому что перил не было.
— Выходит, властям это очень выгодно, — заметила Корд. — А вы не думаете, что страшилки про Ужасные события и про инкантеров — просто палка, которую власти держат наготове, чтобы вы их слушались?
— Это допущение светительницы Патагар. Оно восходит к двадцать девятому веку, — сказал я.
Корд фыркнула.
— Ладно, рассказывай. Что сталось со светительницей Патагар?
— Ничего особенного. Она жила себе и жила, потом основала свой орден. Его капитулы и сейчас где-то есть.
— С тобой невозможно говорить. Всякая идея, которую способны измыслить мои слабенькие мозги, оказывается затасканным утверждением какого-нибудь великого светителя, жившего две тысячи лет назад.
— Я не хочу умничать, но вообще-то это утверждение светительницы Лоры и восходит к шестнадцатому веку.
Она засмеялась.
— Правда?
— Правда.
— Буквально две тысячи лет назад какая-то светительница высказала мысль...
— Что все мысли, какие может выдумать человеческий ум, уже выдуманы. Это очень важная мысль.
— Погоди, а разве мысль светительницы Лоры не была новой?
— Согласно ортодоксальным палеолоритам это была Последняя мысль.
— А. Ладно, тогда я должна спросить...
— Что мы все делаем здесь все эти две тысячи сто лет?
— Ну, если совсем грубо, то да.
— Не все согласны с утверждением светительницы Лоры. Лоритов вообще принято ненавидеть. Лору называют вытащенным из нафталина мистагогом, а то и похлеще. Но хорошо, что лориты есть.
— Почему?
— Как только кто-нибудь придумывает мысль, которую считает новой, лориты пикируют, как коршуны, и пытаются доказать, что ей на самом деле пять тысяч лет. И, как правило, доказывают. Это досадно и унизительно, но по крайней мере люди не тратят времени на то, чтобы повторять уже пройденный путь. И чтобы справляться со своей задачей, лориты должны невероятно много знать.
— Значит, как я понимаю, ты не лорит.
— Да. Может быть, ты повеселишься, если я скажу, что после смерти Лоры её собственный фид пришёл к выводу: все её мысли предвосхитил философ-странник четырьмя тысячами лет раньше.
— Да, смешно, но разве это не доказывает, что Лора права? Я пытаюсь понять, раз так, что вас здесь держит?
— Идеи — вещь хорошая, даже если они не новые. Просто для того, чтобы освоить сложную теорику, надо учиться всю жизнь. Чтобы существующий запас идей жил, нужно... — я махнул рукой на концент внизу, — ...всё это.
— То есть вы вроде садовника, который разводит редкие цветы.