Через толпу вечевиков прямо к помосту, занятому новгородскими властями, пробирался норманнский воин в мокрой одежде.
Это был ярл Стемид, гость новгородский.
— Что с ним? Какое горе приключилось? Чего ему нужно от нашего веча? — закричали несколько человек.
В общем, все были довольны, что появление Стемида отвлекло вече от немедленного ответа на так прямо поставленный Гостомыслом вопрос.
Кроме того, Стемида в Новгороде знали многие. Для большей части торговых людей он был своим человеком. Поэтому теперь появление его на вече, да ещё в таком виде, заинтересовало многих.
Стемид, уверенно расталкивая толпу, направлялся прямо к вечевому помосту.
Не обратив внимания на то, что он своим появлением прерывает ход собрания, он быстро встал на ступень и что было силы застучал ногой о дерево.
— Мужи новгородские, люди и ты, посадник! — закричал он с ярко выраженным свейским акцентом. — Это что же стало твориться' в вашей земле? Когда же это было, чтобы народ славянский посягал на жизнь своих гостей? Разве теперь у вас всё по-новому пошло?
— Что случилось, говори! — загремело вече.
— А вот что! — начал Стемид. — Ещё в прошлый мой приезд сюда был в дружине нашей один воин, Рулав по имени, помнить его вы должны!
— Как же, помним. Говорят, что утонул он за Перынью, пожелав нарушить закон Перуна.
— И нам тогда так сказали... вот и поехал я к вашему жрецу Велемиру, чтобы у него узнать правду о Рулаве. Но вместо правды чуть не наткнулся на погибель...
Голос Стемида звучал грозно. Лицо его пылало гневом, рука судорожно сжимала меч.
Новгородцы знали, как опасно шутить с норманнами. Все они были прекрасно вооружены, искусны в деле ратном, и когда один раз между новгородскими смердами и норманнским дружинником вышла какая-то ничтожная распря, товарищи последнего, со своим ярлом во главе, вступились за него и едва не разнесли только что перебравшийся на левый берег городок.
Хорошо проученные новгородцы не шутя побаивались своих буйных гостей и с тех пор не рисковали ссориться с ними, отлично зная, что норманны действуют дружно, руководствуясь правилом «один за всех и все за одного», тогда как у новгородцев даже и тогдашнего времени главенствовал принцип «моя хата с краю»...
Как это ни странно, но даже современные русаки, несмотря на опыт прошедшего тысячелетия, сохранили в себе многие начала, какими руководились отдалённые от них почти одиннадцатью столетиями предки...
Вот почему гневная речь Стемида произвела большое впечатление на расходившихся было вечевиков.
— Да кто тебя обидел? Поведай нам! — сказал ярлу Гостомысл.
— Велемир приказал меня утопить! — задыхаясь от возмущения, бросил Стемид. — По его слову меня бросили прямо в омут. Однако... я выплыл.
— Из-за чего это вышло у вас?
— Пойдите и спросите сами... А я этому жрецу вашему отомщу! Клянусь Тором, отомщу! Слово норманна крепко!
Вече было смущено.
Гостомысл сразу сообразил, что настал удобный момент повернуть дело себе на выгоду.
— Дело твоё, именитый ярл, будет разобрано вечем сейчас. Пока же дай нам кончить своё... Недоволен мной народ новгородский, и пусть новый степенный посадник решит вашу распрю... Кланяюсь земно вечу! — спокойно поглядывал посадник в толпу. — И прошу отпустить меня. Не угоден я — пусть другой займёт моё место.
Гостомысл рассчитал верно. Боязнь буйных норманнов заставила одуматься вечевиков. Они знали способность Гостомысла улаживать с соблюдением полного достоинства все подобные недоразумения и не решились пожертвовать им в трудную минуту.
— Нет, нет, оставайся! Не хотим другого! — заревела толпа.
— Не могу я никак... устал... прошу отпустить! — кланялся хитрый Гостомысл. — Довольно уже послужил я...
— Ещё послужи! Прости нас... Верим тебе. Во всём верим! Оставайся.
Гостомысл ещё некоторое время отказывался, но потом вслед за вече стали просить его остаться степенные бояре, к ним присоединились старшие, а затем — и старосты «концов».
После долгих уговоров посадник взял свой отказ назад. Это решение толпа встретила громкими криками восторга.
Толпа того времени соединяла в себе все обычные качества толпы вообще. Она легко воспламенялась, метко брошенное слово, как искра, попавшая в порох, вызывало взрывы её страстей, но вместе с тем достаточно было какого-либо ничтожного обстоятельства, чтобы повернуть течение мыслей в другую сторону, и за минуту перед тем толпа — кровожадный зверь сразу обращалась в тихого ягнёнка.
Так и случилось в тот день.
Вече успокоилось, и все восставшие незадолго до того против Гостомысла теперь готовы были отдать жизнь за него.
Умный посадник отлично понимал это.
— А как же нам быть с норманнскими гостями? Как вече рассудит? — несколько вкрадчивым голосом обратился он к народу.
— Пусть будет по-старому... как прежде было... Провожать гостей с почётом, пусть торгуют, где хотят, по всем городам и весям ильменским... Всё на твою волю, посадник!
Этого только и требовалось Гостомыслу. Он понимал, что всякие препирательства на вече жестоко разобидели бы норманнских пришельцев, и они и взяли бы сами силой то, что новгородцы не пожелали бы дать им добром.
Так или иначе, а приходилось улаживать дело.
— А с тобой, именитый ярл, мы поговорим об обидчике дома за чаркой старого мёда. Разрешает мне это вече?
— Разрешаем, разрешаем! — раздалось со всех сторон.
Гостомысл, а за ним и бояре низко поклонились народу в знак окончания вечевого собрания и чинно спустились с помоста.
Стемид шёл рядом с посадником, горячо объясняя ему свою обиду.
Вполне довольными и удовлетворёнными расходились с веча мужи и люди новгородские по своим «концам».
Собравшиеся было над головой Гостомысла грозовые тучи разошлись.
10. Осмеянный влюблённый
Любовь свободна, точно птица.
Он невольно стал сравнивать себя со своим счастливым соперником.
Оба они были молоды, сильны, полны жажды жизни и утех. Что же до того, что по своему положению они были различны? Вадим был сыном старшины богатого и могучего рода, испокон веков поселившегося на ильменском берегу за заповедной рощей. Силён был этот род. Много, много было в нём красивых, статных юношей, много удальцов было, что и на медведя страшного один на один ходить не боялись, а на играх весёлых всегда первыми были. И девушек-красавиц в роде — не сосчитать! Из других родов каждый бы юноша почёл за счастье взять себе в жёны девушку из приильменского рода; сколько раз по-древлянски «умыкать» пробовали, да не выдавали Вадимовы сверстники своих красавиц.
Да, красивы девушки в Володиславовом роде, все как на подбор выдались. Но краше всех для Вадима любимая дочка старика Простена — Любуша. От одного её взгляда у молодёжи голова кругом идёт, только вот сама она строга очень — ни на кого не хочет ласково взглянуть, как будто огонь сладкой любви не коснулся ещё её сердца.
С Вадимом же она особенно холодна. А он ли ещё не богат, он ли не пригож! Совсем не то что вот этот Святогор...
И что только девушки в нём находят?
Что же, что он племянником приходится новгородскому посаднику Гостомыслу? Дядя-то и сам на посадничестве неизвестно... прочно ли сидит? В Новгороде не один его род, а более десятка родов живут...
Спорить с ними долго не придётся... Люб посадник — и верховодит; а не понравился или другой кто к родам подслужился, живо прогонят мётлами за ограду.
Не велик человек новгородский посадник. А племянник его и того меньше.