Звуки сирены продолжались, хотя пролив теперь был виден, спокойный, гладкий и серебристо-голубой, весь в точечках лодок, за которыми тянулись извилистые линии белых следов. Поперек пролива толстым грязным стержнем выделялся восточный мыс.
– Ты не хочешь мне рассказать? – спросил он.
Она покачала головой.
– Тебе трудно, дитя мое, – сказал он. – Ты даешь так много, а получаешь так мало.
Она взглянула на него исподлобья:
– Правда? Я чувствую, что несчастна с каждым, кого люблю.
– И это тоже, – согласился он.
Генри никогда не был женат, но у него была длительная связь с одной женщиной из Ньюпорта. Она порвала с ним в прошлом году, и хотя он внешне перенес это со стоицизмом, свойственным моряку, в действительности сердце его было разбито. – Любовь – это беда для всех заинтересованных в ней.
– Кроме тех случаев, когда ее нет, – сказала она.
Она закрыла глаза, удивившись посетившей ее мысли. Она никогда не переставала надеяться. Несмотря на все свои неудачные связи и потерпевшие крах мечты, в глубине души она всегда ждала долгой, насыщенной, цветущей любви. Жажда ее была настолько сильной, что слезы наворачивались на глаза, и она вновь подумала о человеке, ждущем ее на променаде.
– Удручена какой-то ерундой, не стоящей внимания, – сказал он, переходя на грубоватый тон морского волка, что он часто делал.
Это странное утешение заставило Стиви улыбнуться.
– Правда? – спросила она.
– Уверяю тебя, – кивнул он.
– Будучи трижды разведенной?
– Будучи трижды замужем, – возразил он. – Ты самая храбрая девушка в мире. Хотел бы я иметь твою решимость. Вот Дорин тоже хотела надеть кольцо, да я струсил.
– Ох, командор, – вздохнула она. – Брак – это не гарантия… Моя жизнь – подтверждение.
– Ты – сила природы, вот ты кто, – сказал он. – Я плавал на фрегатах и авианосцах, встречаясь с ураганами, но у меня нет и половины твоей силы.
– Брось, – проговорила она, следя за движением судов внизу и слушая щебет птиц, доносившийся с деревьев.
– Все эти годы на борту «Коушинга», – сказал он, – я читал только две книги. Шекспира, потому что… ну, ты понимаешь. И «Одиссею».
– Логично для путешественника.
– Ты знаешь, кто ты, Лулу? Ты какой-то персонаж «Одиссеи». – Он задумался над именем. – Левкотея (он произнес это имя по слогам Лев-ко-тея). Ты сирена, заманивающая мужчин на камни… но твоя лодка при этом всегда терпит крушение.
Она отвернулась, смутно ощущая, что он прав.
– Аида встала? – спросила она, целуя его в щеку.
– Конечно, – ответил он. – Иногда мне кажется, что она вообще никогда не спит.
– Пока, Генри!
Он отсалютовал, глядя ей вслед.
Стиви разрешила себе войти в дом, не предупреждая о себе. Аида, как обычно, писала картину. Натянутый холст представлял собой квадрат размером шесть на шесть футов, почти такой же величины, как обращенное на север окно. Стиви, стоя в дверях, оценивала работу, самую последнюю из «прибрежной серии»: верхняя половина была светло-серой, низ – почти темно-синим. Линия, на которой цвета сливались, изображала горизонт.
– Как ты, дорогая? – спросила Аида не оборачиваясь.
– Мне понадобилась мудрая тетушка, – сказала Стиви.
– И ты пришла сюда? – засмеялась Аида.
Стиви крепко обняла ее. Тетя Аида была высокая, как и отец. Ее короткие вьющиеся седые волосы охватывала красная лента, она была одета в хлопчатобумажный рабочий халат. Ногти на ее руках были обломаны и испачканы масляной краской.
– Там на плите кофе, – кивнула Аида.
– Спасибо – Стиви наполнила кофе тетину кружку-сувенир с «Коушинга», подарок пасынка с его последнего корабля. Потом налила чашку себе. Женщины сидели за старым сосновым столом, прихлебывая кофе. Окна в доме были широко распахнуты, и пропахший соснами и морем бриз врывался в комнату.