Через несколько дней после прибытия друзей во Владивосток в кабинете Глеба Ивановича Бокия раздался телефонный звонок. Хозяин кабинета ответил, выслушал абонента, поблагодарил, попрощался и повесил трубку. Тотчас поднял трубку телефона внутренней засекреченной связи, набрал короткий номер и как только ему ответили, чеканя слова, произнес: – Бокий у аппарата. Мои ребята уже в Маньчжурии, – чуть подождал и повесил трубку.
Глава V111. Бесы и демоны.
Менжинский опустил трубку телефона и замер. Его лицо исказилось гримасой боли и отчаяния. Он был один в кабинете и потому сейчас мог позволить себе эту вольность. Осторожно, словно опасаясь уронить или задеть что-то эфемерно хрупкое, подтянул к груди руку и только после этого с облегчением откинулся на спинку кресла. Острая боль в позвоночнике, спровоцированная движением руки и легким поворотом корпуса, постепенно отпускала, но он знал, что за этой первой волной может последовать вторая. Несколько минут он сидел неподвижно, затем медленно достал платок и вытер со лба бисеринки выступившего пота.
Боли в позвоночнике, отдающие в бедро и коленный сустав, появились после глупейшей и нелепейшей автоаварии, случившейся более двадцати лет тому назад. Это были времена, когда при появлении на улице авто пешеходы уже перестали останавливаться и пялить на них глаза как завороженные, но еще не осознали, как легко это техническое чудо превращается в братоубийственный снаряд. В последнее время приступы боли стали приходить с пугающей частотой и повторными ударами, выводящими на грань болевого шока.
Телефонный аппарат тренькнул, сообщая, что на той стороне абонент отключился тоже. «Бокий, Бокий! Спасибо тебе. Очень удачно получилось с твоими ребятами, а главное вовремя, – сидящий в кресле человек прислушался к себе, – кажется, второй болевой волны не будет». Боль в позвоночнике затихла, успокоилось и колено. Надолго ли? Низким тембром мягко пробили напольные часы в углу кабинета. Есть еще полчаса. Потом начнется сутолока: доклады, шифровки, просьбы, протоколы, мольбы о помиловании, расстрельные акты, агентурные донесения и просто доносы, которым нет числа. Словом, аппаратная рутина и мучительное ожидание нового приступа, который заполнит собой все и отодвинет на время все. И мистика! Убийственная мистика последнего времени! Совершенно необъяснимым образом за приступами боли непременно следовали вызовы к Сталину. Мистика! И уж вовсе непонятно почему и каким образом эта мистика приобретала человеческое лицо. Лицо его зама. Первого заместителя председателя ОГПУ товарища Иегуды Еноха Гершеновича. В повседневной жизни Ягоды Генриха Григорьевича.
Менжинский еще ниже опустил спинку кресла до полулежачего положения, прикрыл глаза и мысленно вернулся к Бокию. Их первое и заочное знакомство состоялось в Петербурге почти тридцать лет тому назад. Бокий, отпрыск старинного русского дворянского рода, даже упоминавшегося в переписке царя Ивана 1V Грозного с князем Курбским, учился в Горном институте и как активный участник студенческих антиправительственных выступлений имел серьезные неприятности с полицией. Менжинский, представитель не менее известной дворянской фамилии, только только ставший дипломированным юристом, интересовался практикой адвокатуры по таким делам. Ему довелось ознакомиться с делом Бокия, и тогда же он узнал об уникальных графических, криптографических и шифровальных способностях этого молодого человека. Записи в тетради Глеба Бокия, изъятой полицией во время ареста и обыска, были не только зашифрованы, но и исполнены разными почерками. Лучшие специалисты полицейского ведомства и даже военной контрразведки бились, но так и не смогли подобрать ключ к шифру. Но даже если бы это и произошло, было бы невозможно приписать авторство одному человеку. Пролистывая загадочную тетрадь, Менжинский обратил внимание на одну особенность: ее листы в правой верхней части были слегка загнуты не от себя, как это чаще всего происходит при перелистывании, а к себе. Это свойственно людям, владеющим скорочтением. Они невольно вроде как подгоняют себя, загибая страницы к себе, потом это переходит в привычку. Эта мелочь запомнилась.
Затем очное знакомство, но именно знакомство и не более того. Прошли годы. Февральская революция и октябрьский переворот преобразили обоих. Народный комиссар финансов товарищ Менжинский! Заместитель председателя Петроградской Чрезвычайной Комиссии товарищ Бокий! Картина пеплом – русская аристократия в коммунистическом перевороте. Замечательная черточка, загадочный штришок украшали ту картину. Общий фон – Советская Россия в кольце врагов. Это кольцо сжимает молодую республику, словно удав свою жертву. Страна коченеет от голода и пылает в тифозном жару. И в это трагическое время принимается решение о создании «Института по изучению мозга и психической деятельности». Разумеется, решение предваряли, как это бывает всегда, некие темные слухи, потом глухие разговоры, закулисные переговоры и малопонятная идеологическая возня со странными аргументами вроде того, что ключ к человеческому мозгу – это ключ к победе коммунизма в планетарном масштабе и прочее в этом же роде. Он, Менжинский, не верил этим слухам и фантазиям. И получил урок. Позже, уже имея на руках решение правительства, он узнал, что автором и движителем идеи создания института является товарищ Глеб Иванович Бокий! Это был сюрприз! Он же, как выяснилось, был автором грубо-утилитарного и потому неубиенного аргумента о необходимости концентрации всех научных и медицинских сил для обеспечения дееспособности мозга вождя мирового пролетариата. О том, что проблема дееспособности вождя существует и в любой момент может встать во весь рост, в высших эшелонах власти было известно. А чтобы капризный, щепетильный и своевольный Ильич не встал в позу, преподнесено было так: Партия считает, что здоровье гражданина Ульянова – это частный вопрос, а здоровье и работоспособность товарища Ленина – это дело партии, это, в данный конкретно-исторический момент, вопрос существования первого в мире пролетарского государства, несущего факел Мировой революции. И даже слывший серым и приземленным прагматиком нарком по делам национальностей Иосиф Сталин, случившийся о ту пору в Москве, узнав на келейном совещании о затее с Институтом, сощурил глаз, пожевал ус и с наигранно усиленным акцентом заявил: – Ми всэ знаем – товарищ Лэнин это тэрмидор и мозг рэволюции. А рэволюции бэз мозгов нэльзя. – Причем здесь термидор Сталин объяснять не стал, спрятал в усах загадочную ухмылку и собрался, было, уйти, но был остановлен Свердловым: – Коба, постой, а протокол? – Сталин вернулся, подошел к столу секретаря, ведущего протокол, наклонился, отыскал свою фамилию, взял ручку и сильно нажимая на перо и брызгая чернилами вывел «ИСт». Свердлов, полыхая чахоточным румянцем, возмущенно спросил: – Что, что это такое – «ИСт»? – Ответ последовал моментально: – Яков, ты савсэм балной – «ЫСт» – это я, вот такая будэт ыстория. – Когда дверь за Сталиным закрылась, прозвучала длинная нецензурная фраза. Все с удивлением уставились на интеллигентнейшего Свердлова. Было известно, что в сибирской ссылке он и Сталин какое-то время проживали под одной крышей, сиречь в одной избе, и бес их знает, что там было, но с тех пор товарищ Свердлов недолюбливает товарища Сталина. Но чтобы до такой степени? А товарищ Сталин проследовал в свой наркомат, состоявший из кабинета, двух облезлых письменных столов, дюжины таких же стульев, наркома, то есть самого Сталина, и секретаря. Секретарь – миловидная женщина средних лет, – была на месте. С приходом наркома наркомат собрался в полном составе. Сталин положил на стол перед женщиной прихваченную копию только что подписанного им протокола и через десять минут знал всю подноготную этой истории. Маленьких людей большого аппарата всегда объединяет цеховая солидарность, и потому они знают все или почти все секреты подковерной возни и аппаратных игр. Это их среда обитания. «Так, так! Значит, товарищ Бокий! Хм, хм, интересно».