Лицо его начало каменеть и одновременно как бы размягчаться, становясь подобным белому гипсу, уже застывающему, но еще не застывшему. Напряжение сделалось уже почти что нестерпимым ... И туг раздался визгливый женский крик: "Ты что же эго делаешь? А? Козел вонючий!'" Молодая женщина с пухлой грудью наступала на меня, размахивая авоськой, из которой торчали мертвые селедочные головы. "Ах ты! Да я ж тебя! К ребенку пристает! Светка, ты что ж за пацаном не смотришь, шалава!" Она решила, что я... Господи, идиотка с грязным воображением! На ее крик из подворотни выскочила белобрысая девица в бигудях. За ней мужик в брезентовой спецовке. Потом какая-то старуха, и еще кто-то, и еще... Их уже была целая толпа, они напирали на меня ... Мальчик испуганно заревел. Толпа загудела. Женщина теснила меня пухлой грудью к проезжей части. Раздался противный звук милицейской сирены ... Я вскрикнул, швырнул в пухлую грудь леденец и бросился бежать. "Держи гада", - неслось мне в спину.
Я бежал, ныряя в подворотни, перепрыгивая через какие-то ящики, поскальзываясь на картофельных очистках, и отовсюду, отовсюду - из окон машин, из витрин магазинов, из стеклянных киосков - смотрел на меня живущий в зеркале. Я бежал все быстрее, быстрее - мимо магазина "Мясо", мимо "Культтоваров", мимо красного кирпичного забора, - и вдруг голубое зияние ж крылось в заборе, и посредине этой голубизны мерцала белая церковь, и три лика глянули на меня со стены. И я шагнул к церкви... Внутри белизна оказалась красно-желтой, она извивалась язычками свечей и смотрела на меня со стен множеством скорбных глаз. И пение, тихое пение - "помилуй, помилуй, помилуй" - лилось со всех сторон. "Помилуй", - прошептал я, и тотчас рука в золотом рукаве взметнулась в мою сторону, размахивая чем-то на длинной цепочке, и оно дымилось и обволакивало меня сладким запахом. "Помилуй, помилуй", - пел кто-то вокруг, и этот кто-то были старушки, серые, в сером, они пели: "Помилуй, помилуй", и свечи горели, множество свечей. "Помилуй, шептал я, - помилуй..." И все дрожало, плыло, переливалось, и я плыл в золотом потоке, растворяясь в толпе молящихся, сладостно тая... Помилуй!