Николаич не объявлялся, самому звонить рука не поднималась, но шестое чувство подсказывало, что скоро меня выдернут, как картошку из родной почвы, и повезут мерзнуть за тридевять земель.
Откровенно говоря, я ждал и боялся этого момента. Ждал потому, что по ночам видел айсберги, карабкался на торосы и с криком проваливался в трещины, - пресловутые "белые сны", над которыми полярники не очень искренне посмеиваются и после которых в их глазах появляется нечто такое, что заставляет жен тревожно задумываться: "Уж не намылился ли мой бродяга?" А боялся потому, что жилось и работалось мне хорошо, Нина с годами становилась все милее, а по пятницам я забирал из яслей Сашку; минуту, когда он вползал мне на плечи, закрывал ручонками мои глаза и вопил: "Угадай, кто?" - я не променял бы и на сто профсоюзных собраний.
И вот, наконец, в трубке послышался знакомый голос. Николаич не интересовался, хочу или не хочу я идти в дрейф, он просто сообщил, что с руководством моей клиники вопрос утрясен и мне надлежит, не теряя времени, приступить к комплектованию будущего медпункта.
Я собрал семейный совет. Нина прохныкала: "Так я и знала!" - и приложила к глазам платочек. Веня, конечно, побелел от зависти, а Сашок ужасно обрадовался и потребовал привезти медведя - с целевым назначением съесть тетю Риту, которая "только и знает, что ставить людей в угол". Это справедливое требование решило дело, я тут же позвонил Николаичу и дал согласие. Ну, а если серьезно - не мог, не имел я права отказать старому другу. Будь жив Андрей Иваныч - дрейфовать им без меня, это точно (хотя и не знаю, насколько), а раз Николаич остался один...
Итак, я позвонил и, зная цену своему согласию, пошел на грубый шантаж: одного, без Вени, меня не отпускают, очень опасаются, что я буду переходить Льдину в неположенном месте и забывать чистить зубы.
Последовало молчание. Веня, который тщился прочесть на моем лице ответ, нервно закурил. Далее произошел такой разговор:
- Он у тебя?
- Да, - признался я. - Ты не у нашего великого магнитолога Груздева телепатии обучился?
- И после всех своих фокусов он надеется, что я возьму его в экспедицию?
- Кто, Груздев?
- О Груздеве потом, я говорю о твоем протеже.
- Он не надеется, он уверен.
- Николаич засмеялся.
- В таком случае прочисть ему хорошенько мозги и пусть несет в кадры заявление, я уже договорился.
Пока Веня изображал из себя молодого шимпанзе и прыгал до потолка, я спросил Николаича, что он хочет сказать о Груздеве.
- Ничего, кроме того, что он идет с нами.
- Груздев?!
- Не ори, побереги мои барабанные перепонки. Да, он принял мое предложение.
- Твое... предложение? - У меня язык прилип к гортани. - Может, и Пухова ты пригласил?
- Угадал, но он, к сожалению, нездоров. Завтра в девять жду, в институте. До встречи. Вот тебе и непреклонный, окаменевший!.. Нет, душа Николаича неисповедима: пригласить в дрейф Груздева и Пухова, которые попортили ему столько крови и которых еще на Новолазаревской он поклялся никогда с собой не брать!
Что ж, я только порадовался: во-первых, тому что Николаич, кажется, перестает быть рабом своих категорических оценок, и, во-вторых, тому, что на станции будут Веня и Груздев. Ну, за Веню, положим, я боролся бы до последний капли крови, а вот Груздев - действительно приятный сюрприз. Наверное, снова будет оспаривать каждое мое слово, ловить на противоречиях и вообще не давать скучать. Для души - Николаич и Веня, для светской беседы - Груздев, а работа сама меня найдет, если не медико-хирургическая, то погрузочно-разгрузочная наверняка.