Угощали Григория часто. Его, колхозного ветеринара, то в один двор позовут, то в другой. А рассчитывались, по обыкновению, водкой. Будто закон такой есть. Но не это было главное в характере Григория. То, что пьёт, ещё можно было перетерпеть, но как напьётся — всё громит в доме, мало того, заставляет ещё искать для него алкоголь.
И вот среди ночи мама за ручку с маленькой Светкой ходит по домам, побирается. Вид несчастной, жалкой, сгорбленной фигуры матери, которая стучит в чужие окна среди ночи с просьбой дать в долг водки, до сих стоит перед глазами как страшный сон.
Наутро, кое-как растолкав отца на работу, засовывала свои тетради с невыученными уроками в сумку и бежала скорее в школу. Сонная, не выспавшаяся. Учительница какие-то синусы, косинусы объясняет, а у неё перед глазами мерзкий вид человека, считающегося её отцом — слюнявый рот, обмоченные штаны.
А как забыть тот стыд, когда у неё спрашивают уроки, а Света ни бэ ни мэ. «Надо же быть такой тупой, доченька…», — говорит учительница. А класс в хохот… Как это забыть?! Нет, нет, это невозможно забыть. А куда деть ту, последнюю ночь, когда у Светы в один миг побелели волосы на висках?
Был обычный день. Обычный. Днём совершенно трезвый, отец к вечеру вернулся от кого-то, угостившись водкой.
— Почему не убрали снег возле крыльца?
Уже нашёл повод привязаться. Знает Света, что это не к добру. Для начала скандала ему нужен какой-либо повод.
— Что молчим? Некому слово сказать?
— Ты же видишь, как метёт! Только убрали, снова нанесло… — сказала мама, не поднимая головы. Она как раз стиркой была занята.
А сидящая за столом Света оторвалась от чистки картофеля, крепко сжала нож в руках. Затем, стиснув зубы, молча продолжила работу.
— Выросла теперь, отец не нужен, так? Что застыла, как полено? — Григорий, покачиваясь, сделал пару шагов, сел на высокий порог и, попытавшись самостоятельно снять валенки, крикнул: — Встань, сними валенки с ног отца!
Мама Светы, вытирая мокрые руки о подол, поспешила на помощь к мужу.
— Я тебе, что ли, сказал? — Григорий со злостью посмотрел на жену.
— Что ты за человек, Гриша? Какая разница, кто тебе поможет? Ведёшь себя как изверг. Взрослой дочери не стыдишься…
Она не успела договорить, согнулась от боли. Удар мужа пришёлся ей в лицо — носом пошла кровь. Светлана вскочила с места, стала смотреть, не мигая, на отца. В руках нож, зажатый бескровными пальцами.
— Бездельники… Сидят дома без дела, две проститутки… Ещё отцу и мужу пытаются перечить. Я вам покажу, б… — Григорий с довольным видом сел на пол, прислонившись спиной к тёплой печке.
Светлане показалось, будто её окатили помоями. Такие слова говорит человек, называющий себя отцом? Нож, прижатый к её девичьей груди, казался Свете единственным спасением от этого кошмара. К ней с ужасом в глазах бросилась наперерез с прижатым к носу полотенцем мама.
— Доченька, иди сходи до сарая, покорми нашу бурёнку картофельными очистками. Иди, доченька, иди! — женщина вырвала нож из рук дочери, направила её к выходу, подталкивая в спину.
Светлана бросила презрительный взгляд на развалившегося на полу отца, накинула на плечи старое пальтишко и вышла во двор. А вслед опять услышала ненавистный окрик:
— Иди! Найди бутылку! Трубы горят. Не найдёшь — вечер в ад превращу!
Светлана, чтобы не слышать этого голоса, раздающегося через стены дома, подняла воротник пальто, взяла ведро, стоящее в чулане, и пошла к сараю. Когда пробиралась через сугроб, наметённый перед сараем бушующим вечерним бураном, только одна мысль вертелась в голове у юной девушки: «Как дальше жить в этом кошмаре? Как спасти и отца, и мать, и себя?»
Тишину сарая, пропахшего запахом сухого сена, молока и овечьей шерсти, нарушает только звук медленно жующей бурёнки. Светлана вывалила принесённое угощение в деревянное корыто, стоящее перед коровой. Постояла, уставившись в темноту сарая, машинально поглаживая шею животного. Затем, с очень большим нежеланием повернулась в сторону выхода. Так не хочется идти домой, но тут зябко стоять в одном пальто.
А когда, настежь открыв двери сарая, шагнула через порог и подняла голову, то от ужаса чуть не упала. Их родной дом был объят пламенем пожара. Хотела сделать шаг — не может, ноги ватные, будто прилипли к снегу. Хотела крикнуть: «Мама! Папа!» — язык тяжёлый, словно онемел. Она даже на миг потеряла способность соображать что-либо. В ногах появилась дрожь и передалась на всё тело. Света представила себя внутри объятого пламенем дома вместе с мамой. Хотелось убежать, но ноги не слушались.
Всё же нашла в себе силы сделать несколько шаркающих шагов в сторону сарая. Только не понимала: зачем туда зашла. И зачем села в одном из углов, закрыв лицо руками. Нет, она не сошла с ума. Совершенно ясно слышала крики: «На сарай перекидывается! Если там есть скотина — хотя бы их спасти!» Только ответить, подать голос им не могла. Наоборот, в тело вместо первоначальной дрожи пришла слабость. Она прислонила голову к стенке и закрыла глаза.
Очнулась от громкого звука прямо под ухом за стенкой — будто трактор завели. Завизжало, загремело, загрохотало. Светлана с испугу обхватила колени руками и уткнулась в них головой. В этот миг над её головой прочертила щель в досках сарая визжащая цепь пилы.
— Ах!
Это вскрикнул мужчина с бензопилой в руках. Он прибежал с тыльной стороны — от соседей, вскрыл пилой стенку, чтобы выпустить животных.
— Твою мать, да здесь же человек! — крик мужчины разнёсся, словно гром. Он отбросил бензопилу, даже не выключая, упал на колени перед девчушкой, снял ушанку с головы, затем расстегнул ворот, будто ему не хватало воздуха. Схватил пятернёй волосы и, раскачиваясь из стороны в сторону, заревел как медведь: — Чуть не отрезал ей голову… Голову… Голову…
Подбежали ещё люди, поняли, в чём дело, подняли на руки потерявшую сознание Светлану и унесли к соседям. Когда принесли на свет, все ахнули — чёрные волосы соседской девчушки были покрыты сединой на висках.
Позже она узнала, что отец сам поджёг дом, облив бензином. Потом стоял и хохотал, как безумный, на улице. А мама кое-как вывалилась из дома на снег, разбив окно.
Больше ни разу не появился в их семье Григорий — ни после лечения в больнице, ни после принудительных работ. Возможно, мама Светы ждала, что придёт и попросит прощения. Но она никогда больше не заводила разговор о нём. Возможно, мать и простила бы, но только не Светлана. Но он не пришёл. Доходили слухи, что бросил пить, сожительствует с другой.
И вот теперь вспомнил. «Доченька», видишь ли… Вспомнил, когда старость постучалась в двери.
«Много лет болею сахарным диабетом. В прошлом году врачи правую ногу отрезали, в этом году — левую по колено. Женщина, с которой жил, бросила меня. Её дети и слышать не хотят обо мне. Больше не к кому обратиться. Помоги, доченька, хотя бы устроить меня в дом престарелых.»
Именно это письмо лишило покоя Светлану. У кого спросить совета? Мама давно покинула этот мир. А чтобы с мужем поговорить, до сих пор не собралась духом. Нет, она знает, что он не скажет: «Забудь, как он забыл тебя в своё время». Светлана боится собственной слабости…
… — Давай привезём к нам. Долго ли ему осталось жить.
— ?
— Каким бы он ни был, он ведь тебе отец.
— Отец? Ты же знаешь каждую минуту моей жизни, Женя…
— Знаю. Ещё знаю, что у тебя большое сердце. Если бы было не так, разве прожил бы с тобой двадцать лет, понимая каждый взгляд, рябинушка моя?
«Рябинушка…» Это любовное обращение Евгения к жене. «Я влюбился не в твою красоту, а в твою гордость. По сравнению с другими, ты на недосягаемой высоте. Как осенние ягоды рябины», — так сказал он однажды.
Вот опять своим сладким обращением заставил заплакать от радости.
— Не плачь, Света, не плачь, рябинушка моя! — сказал Евгений, обняв жену.
— Каким бы ни был, он твой отец… — опять повторил давешние слова.