— Да пускай задерёт, чего там, ты же меня по голому лупил, — снова сын стал выручать-поучать отца, забыв о стонах.
— Чужая она. Давай так — ты руки продень спереди между ног, возьмись за задний подол и протяни вперёд, обтяни попку, поняла? Да, тебя предупредить, когда замахнусь? Типа раз-два-три.
— Как его, так и меня. — Кира зажмурилась и напряглась.
— Ну, тогда раз, два, три…
Ремень просвистел где-то в стороне от тела.
— Не могу. Девочку — не могу.
— Папа, меня же ты мог!
— То сына. А тут… порву ещё платье.
— Кир, обтяни попу посильнее. Папа, бей же!
Снова ремень ушёл в сторону.
— Ну, что же ты?
— А кто зашивать будет, если порву? Матери же не скажешь.
И вправду — какая женщина поймёт, зачем здоровый бугай лупил маленькую беззащитную девочку? Вон, платье порвал даже.
— Уходи, Кир! — крикнул Стяпа и вспомнил про симуляцию, застонал особо жалостливо.
— Уходи, девочка, — повторил отец. — Тетрадь свою взяла? Ну, и ступай себе с миром, а мы тут сами разберёмся.
И тут Кира проявила свой бойцовский характер. Может, с этой минуты она и пошла по пути всё большего и большего осмеления. Со всей остротой встал перед ней вопрос: быть или не быть? И она решила: быть! То есть — бить (её).
Порвут ей платье, не порвут — какая, право, мелочь перед битьём и унижением ребёнка.
— Чёрт с вами! — закричала она вдруг (никогда так со взрослыми не разговаривала), решительно подошла к лавке, встала на колени, легла передом на лавку, задрала платье и… спустила трусики. — Бейте так! — Подёргала попкой. — Бейте же, ну!
Глаза отца стали круглыми — это ей потом сам Стяпа рассказал. Так смело даже его сын себя не вёл, не то что чужая девочка. Вид нежной, девственной попки совсем растерял его. Размахнулся и стегнул. Хочешь — получай! Или почуял в девочке волю — иначе не заставишь её встать и оправиться.
Кира чуть слышно ахнула и закусила губу. Растерянный Стяпа изогнулся и с ужасом посмотрел на вспухающую красную полоску. Кончились шутки, чёрт нас побери, это она правильно сказала.
Стяпа-старший замер в оцепенении. Как же так, как же у него поднялась рука? Опыта в порке нет, не порешил ли он крошку?
Чуть оклемавшись, "крошка" повернула голову и сказала:
— Похлещите меня ещё, только его не трогайте. Я перенесу. Я найду за собой вину, мне польза будет, только сына в покое оставьте, ручаюсь я за него.
Отец швырнул на пол ремень, пробормотал что-то невнятное и выскочил из комнаты.
— Не будет он больше меня бить, — сказал Стяпа угрюмо. — Ты его доконала. Не больно тебе? Тяжёлая у него рука.
— Один раз — ничего. Терпимо. Вот если много раз, да по одному месту… Ты-то как?
— Нормально. Слушай, тебе не больно трусы натянуть? Он больше не придёт, чего же тебе так стоять?
Кира поднялась, оправилась и тут только до неё дошло, как же ей больно. Шок, оторопение, высокие мысли о солидарности и справедливости — всё прошло, обнажив обычную физическую боль. Всю дорогу домой она тихонько подвывала, потом начала закусывать губы, осторожно тереть попу. Ещё трусы такие тесные, давят и усугубляют. Или это то место распухает?
— Ну как, дочка, успела до порки? — спросила её мать.
— К самой порке успела, — честно ответила дочь, отчего-то морщась.
Вот с тем детским ощущением она и сравнивала потом рубку ягодиц. Похоже, голая, но твёрдая ладонь не менее болегенна, чем целый ремень.
А теперь её "режут" уже взрослую, с гораздо более выпуклыми и нежными, чем в детстве, ягодицами, через тонкие обтягивающие брюки, не боясь порвать, как Стяпин отец.
В первый раз Кира взбрыкнула ногами совершенно непроизвольно, просто вскинулось у неё всё на острый приступ боли. Попа начала теплеть, разливаться стало по ней перцовое тепло, краснеет наверное. Но это ещё не конец.
— Хорошо получается, потанцуй ещё под нашу музыку, — ехидно сказал кто-то из парней. И чужие пальцы стали ощущаться то там, то сям.
Да, именно её дрыганье ногами провоцирует её недруга на всё новые и новые забавы. Так, может, её бы шлёпнули и отпустили, но нет — тычут, рубят, шлёпают и шиплют.
Палец ткнулся в область заднего прохода, хоть два тут слоя материи, да один другого тоньше, нежная кожица ануса вскрикнула, тело отреагировало взбрыкиванием. Удар ребром ладони по распопинке, потом перепонка между большим и указательным пальцами въехала ей в промежность, а ладонь сжала, стиснула ягодицу, вторая "срубила" верхушку выжимаемого.
Благодатная вещь для пытки её пышная задница, вздымающаяся над партой, грех такую не потерзать. Груди-то выменем свешиваются под парту со стороны того, чьи руки заняты удержанием, да и не будет она от петтинга так забавно двигаться, закричит ещё и вырвется. А тут гора мяса, обтянутая тонкой материей, и чётко обозначенная распопина доступна. Выдумывай новые способы воздействия, ищи слабые места, только не переборщи, а то вскинется всем телом. А там, может, ей самой приятно.
Отсутствие опоры просто бесило. Невозможно прицельно двинуть ногой, всё время куда-то тебя ведёт, не пойми куда, елозишь брюхом по порте, кувыркаешься в двумерной невесомости, пропускаешь через себя закон сохранения импульса и принцип ружейной отдачи. И только прижатые ладони не дают вертеться на брюхе кардинально, а то и подпрыгивать на нём при особо удачных актах возбуждения. То есть, в смысле, — особо наглых, конечно.
Либо моя реакция, думала импульсами жертва, на "старые" тычки угасает, либо, наоборот, научилась задница эффективно их гасить, парировать, нейтрализовывать, что он новые и новые подходы и… да-да, не ошиблась, подлазы и подтыки придумывает. Изобретателен, чёрт пальцатый, не первая я точно у него.
Вдруг наступила пауза. Жертва слышала, как её истязатель чихал, кашлял, вроде даже сморкался. Верно, все эти резкие движения, его и её, взвихрили пыль, а в аудитории ведь не убирают, экономят на уборщицах, или те просто ленятся, не хотят вкалывать за бесценок. Главное, что за секунды передышки тело стало оседать, это стали расслабляться донельзя напряжённые мышцы живота, брюшного пресса, снова нижние рёбра почуяли жёсткую фанеру парты.
Внимание вдруг дёрнула на себя распопинка — по ней разлилось что-то тёплое, даже горячее. Блин, газую ведь! А может, и не только, может, пожиже что вышло, растревожен ведь животик мой. Сразу и не разберёшься.