Мне что-то сказали по-эстонски, очень кратко, и повесили трубку. Я решила: нет мест. Набрала другой номер. Та же фраза, короткие гудки. Третий номер: та же фраза, гудки... Та же фраза, гудки... Та же фраза, гудки... Та же фраза, гудки... Наконец какой-то номер сказал: "Минута молчания".
По-русски. С очаровательным стаккатированным акцентом... Удвоением "т" в слове "минутта" словно переводя этот краткий отрезок в категорию вечности...
Минута молчания!
Восточный берег Балтики, этот суверенный мир - со своими мифами и традициями, со своей пронзительной историей, со своей природой и со своей поэзией, со своими понятиями о правилах поведения, наконец, - молчал, платя формальную дань чужому, чуждому цезарю.
Каким было это молчание? Равнодушным? Грозным? Насмешливым?
Не знаю.
Я словно бы оказалась в зоне выключенного звука. Было ясно, что этот мир обеззвучен специально из-за меня, для меня, мной. Я открывала рот, я кричала - и не слышала крика. Какие-то люди проплывали мимо, как рыбы. Они открывали беззвучные рты. Отклик прочитывался в выражениях лиц... Лица беззвучно кричали: "Зачем ты здесь?! Кто тебя звал?!"
И вдруг... меня словно пронзило странное знание. Я отчетливо поняла, что это идет репетиция. Да, только репетиция! Моя бездомность еще повторится. И она будет страшней. И бесприютность моя будет отчаянней. И безысходность будет воистину первобытной. И я буду кричать, не слыша своего крика. И по беззвучным лицам проплывающих мимо людей я прочту - уже на другом языке - тот же отклик.
Я стряхнула наваждение. Я была еще очень слаба после болезни. У меня не хватало сил даже сидеть. Мне надо было лежать, лежать сутками...
Но я встала с чужого дивана.
Подошла к чужому окну.
И увидела чужой двор.
...Ночью здесь выпал влажный снежок. Он закрасил белым весь асфальт, не сумев занырнуть только в подбрюшье автомобилей... Утром автомобили уехали. На белом поле двора, будто на добела выгоревших обоях, остались два ряда больших темных прямоугольников - словно следы от снятых портретов.
Эта история подходит к концу. И сейчас, наверное, самое время попытаться разобраться с вопросом, который мне не избежать. Да я и не собираюсь его избегать.
Это вопрос об исторической вине и личной ответственности. Или так: о личной вине - и исторической ответственности.
О чем это ты? - скажут мне люди в стране моего языка. - Мы даже не понимаем, о чем идет речь.
И я не удивлюсь такому ответу. Люди продолжают жить и убивать, исключительно благодаря отсутствию памяти. Если бы люди жили памятью, они перестали бы убивать - но и продолжать жить (то есть идти куда-то "вперед") прекратили бы тоже.
Однако мне нет дела до общих законов. Мне необходимо разобраться лично с собой. Со своей совестью.
Значит, так: время прошло, концы в воду. Виноватых, как водится, нет. Большие и сильные завоевали малых и слабых. Они долго их мучили, затем, слава Богу, этой эпохе настал конец, давайте забудем. Идеолог скажет: я свято верил в чистоту теории. Политик скажет: я хотел как лучше. Офицер скажет: я не имел представления об истинных целях плана. Представитель правоохранительных органов скажет: мне никогда не сообщали о такого рода злоупотреблениях. Рядовой скажет: я выполнял приказ. И в эту ржавую цепочку, конечно же, вплетется множество других "невинных" голосов: безграмотных экономистов, продажных чиновников, сезонных рабочих-алкоголиков, жирующих журналистов, сделавших демагогию одной из самых высокооплачиваемых профессий... Виноватых нет.
И все это так предсказуемо! Так скучно!
Но кто это там топчется в самом конце цепочки? В самом-самом конце? Кто это там тоненьким голосочком кричит: "В этом моя, лично моя вина!"?
Это не стрелочник, нет.
Это я.
Я врач, и я всегда помню, что организм состоит из клеток.