— Чего? — недоверчиво переспрашивает Вайдвен. — Да какой же эотасианец будет таким заниматься?
Люди, что видели зарю, рожденную в крови бога и человека, расплатившихся позором и болью за отданный безвозмездно свет. Для нас это было искуплением. Для них — жертвой, и цена ее велика. Когда они увидели ее оскверненной, это пробудило в них гнев.
Хель их подери. Вайдвен наконец начинает понимать, что именно они сотворили с Редсерасом.
Все эти люди видели, как святого, носящего Эотаса в своей плоти, высекли на площади за попытку помочь своему народу. Когда он взошел на престол, люди уверовали в его свет и всерьез задумались над искуплением собственных грехов, поскольку непременно искупление должно было следовать за зарей, этому учили их все молитвы. Когда Божественный Король издал указ о снабжении, это был жест помощи, это было самое что ни на есть эотасианское деяние, которое только могло прийти Вайдвену на ум.
Нашлись те, кто обесценил любовь бога и низвел ее до цены пары повозок с зерном. Люди не простили им оскверненного света. Они сидят на божественной любви надежней, чем последний доходяга сидит на свефе.
Но, может быть…
Может быть, это правильно?
Вайдвен прислушивается к Эотасу, и его душа отзывается эхом на грусть бога, скорбящего о ненужных смертях, и звенит резонансом рассветного пламени от его радости. Люди защищают людей — так, как умеют, так, как научило их смутное время. Люди защищают своего правителя и бога. Они ищут искупления — при мысли об этом огонек свечи в руках Вайдвена горячо вспыхивает, заставляя того отдернуть пальцы.
— Осталось только объяснить любителям искупления, что те, кого они убивают, уже ничего не искупят, — ворчит Вайдвен. Золотое пламя неожиданно льнет к его ладони, касаясь кожи лихорадочным жаром:
Есть те, кто намеренно творит зло в наше имя. Сторонники Аэдира, ожидающие возможности вернуть Редсерас во власть ферконинга. Служители моих храмов, пользующиеся своим положением и моим гербом.
Вайдвен недоверчиво глядит на мерцающий огонек.
— И почему ты их не покараешь?
Я хочу, чтобы весь народ Редсераса знал об этом.
— В Энгвите что, публичные наказания были самым веселым развлечением?
Мне казалось, тебе тоже понравилось, невозмутимо отвечает Эотас. Вайдвен фыркает, они смеются вдвоем, и это больше не кажется странным — странным кажется только то, что каждый человек на смертной земле еще не беседует с Эотасом вот так. Он ведь был задуман другом людей. Он ведь и сам хочет быть их другом, а не повелителем…
— Слушай, — задумчиво говорит Вайдвен, ставя свечу обратно на стол, — а зачем вы это затеяли? Ну, все эти религии и прочую ерунду. Тебе ведь это самому не нравится.
Так было проще. В мерцании огонька ему чудится вздох. Боги очень редко вмешиваются в жизнь смертных, и этому есть причина. Любое наше действие несет огромный потенциал изменений, который людям нечем компенсировать. Если бы мы остались в Эоре, мир смертных превратился бы в гладиаторскую арену, где сражались бы фавориты богов. Религиозные фанатики… государства… народы. Мы ушли, чтобы дать вам возможность развиваться самостоятельно. Сегодня люди видят во мне того, кого хотят видеть — но ты и сам об этом знаешь, ведь ты тоже представлял меня иначе.
— Ага. Решил, что ты пришел меня казнить, — Вайдвен хохочет, запрокинув голову. Теперь это и правда выглядит до невозможного нелепо — Эотас, пришедший казнить смертного за богохульство! — Ты когда-нибудь кого-нибудь осуждал на смерть?
В смерти нет никакого искупления, возражает Эотас. Самая суровая кара, которую я назначил когда-либо смертному человеку, была вечностью.
Вечностью? Наказание кажется Вайдвену странным, пока он не понимает, в чем дело. Вечность — долгий срок. Даже для искупления самых страшных грехов.
— В чем был виновен этот человек?
Она провозглашала правду. И она ошибалась. В ошибке нет преступления, пока это не становится религией.
— Вы… спорили о религии?
Вайдвену чудится смех, но в нем нет ни единой искры радости. Пламя свечи остается неподвижным.
В Энгвите только и разговоров было, что о религии. О чем еще спорить, когда вы становитесь богами.
— И наказание все еще длится? — Огонек утвердительно сияет. — И сколько еще осталось?
Вечность.
— Довольно дурацкая мера наказания, — бормочет Вайдвен, и Эотас неожиданно соглашается:
Да. Нельзя ожидать от смертного, что он научится чему-то, сидя в яме с душами грешников, снедаемых виной, страхом, разочарованием и надеждой на ложное спасение. Пламя свечи вспыхивает почти с яростью. Но таков был суд богов. Уже тогда мне стоило сжечь Брейт Эаман в прах до последнего камня. Инэ Сиктруа я пощадил, поскольку Абидон взял его под свою защиту, и Брейт Эаман до сих пор оскверняет цикл своим присутствием — он под эгидой Воэдики. Может быть, время, когда наша старая темница наконец рухнет, наступит быстрее, чем я надеялся.
— А где он? Брейт… эта штука?
На землях Эйр Гланфата.
— Совсем близко! Пешком можно дойти, — усмехается Вайдвен. — Но давай сперва с Редсерасом разберемся… что ты говорил про аэдирцев и жрецов?
Эотас объясняет. Лучше бы не объяснял — Вайдвен и сам начинает сердиться не на шутку. Какие-то умники в рясах церковников решили, что они могут пользоваться верой простых людей ради собственной наживы. Будь они разбойничьей бандой вроде тех ребят, напавших на обозы, уже закончили бы свой смертный путь схожим образом. Но кто сейчас посмеет осудить эотасианского жреца!.. Они могут говорить что угодно, прикрываясь именем Божественного Короля.
Достаточно будет разобраться с ближайшими храмами, говорит Эотас, дальше люди справятся сами. Вайдвен, поразмыслив, соглашается. Редсерасский народ оказался неожиданно смышленым, пусть и резковатым в суждениях. Но это у них с непривычки.
Завтра они возьмутся за дело; сегодня же осталось разобраться всего с одним вопросом. Вайдвен берет со стола услужливо оставленный Мейви, служанкой, гребень и обводит покои тяжелым взглядом. Совесть не позволяет ему выкинуть проклятую штуковину (хотя было бы здорово закинуть ее куда-нибудь Туда) — один раз он уже попробовал, и Мейви просто принесла ему новый гребень. С тех пор Вайдвен занимался тем, что «терял» его где-то в собственных покоях. Мейви, в свою очередь, занималась тем, что отыскивала его и безукоризненно вежливо напоминала Божественному Королю, что с удовольствием поможет его светлости привести себя в порядок.
Вайдвену удалось отстоять свое право на более-менее приличную одежду, но мириться с привычкой пророка причесываться пятерней Мейви отказалась наотрез. Вайдвен честно попробовал один раз расчесаться гребнем, но зубцы застряли намертво, не сдвинувшись и на дюйм. Поразмыслив, Вайдвен оставил эти бесплодные попытки и решил, что за эотасовым сиянием все равно ничего не будет видно. Он крестьянин, в конце концов, а не благородный муж, чтобы заниматься этой ерундой.
Вайдвен ловко отправляет гребень в недра узкой щели за изголовьем кровати и изо всех сил надеется, что поиски займут у Мейви хотя бы больше одного дня.
***
Глупо было думать, что столичным храмом заправляет честный служитель Эотаса. Вайдвен принимал его присягу — верховный жрец был из старого рыцарского ордена, он присягал как воин и как священник. Казалось, он уверовал в свет Божественного Короля, отрекся от старых аэдирских господ, ведь как могло быть иначе? Новый правитель Редсераса и его сияющий бог даровали прощение всем без разбору. У каждого было право на второй шанс.
— Это суровое обвинение, ваша светлость, — уважительно, но твердо произносит коленопреклоненный жрец. — Я боюсь, вы были обмануты клеветой.
Доказательств против него нет. Он был союзником Аэдира, это известно всем, но кто может измерить истинность раскаяния? Письма от бывшего грейва, переданные в этом месяце тайными гонцами, уже сгорели в камине особняка. Люди не умеют вопрошать пепел.
Но лгать перед лицом собственного бога?