— Слыхал, Тимоха? Берись!
Рабочие подняли тяжелый ящик, понесли. Проша опять завел про вьюн: «Я не знаю, куда вьюн положить, я не знаю, куда вьюн положить…»
«Разбежалися», — мысленно усмехнулся фельдфебель. Стоять без дела под дождем ему надоело.
— А ну стой. Что в ящике? — строго поинтересовался он.
Инженер в ответ:
— Оборудование для установки зенитного пулемета.
— Открывайте. Должон досмотреть.
Толстяк окрысился:
— Ты чего, дядя? Не мог нос сунуть, пока мы дожидались?
И мичман тоже влез:
— Времени жалко. И так пол-утра пропало. Под мою ответственность.
Но фельдфебель был в своем праве.
— Против порядка не могу, ваше благородие. Открывай!
— Откройте, — велел инженер.
То-то.
Тощий молчун приоткрыл крышку. Наверху лежало большое кожаное седло, вроде велосипедного, потом какие-то железяки, под ними слой соломы.
— Фома неверующий, — попрекнул мичман. — Ты еще персты запусти.
— Я что ли правила придумал, ваше благородие? — Фельдфебель поежился — за шиворот с воротника стекла холодная струйка. — Положено проверять — значит, положено. Ладно, заносите.
И, послюнив химический карандаш, аккуратно записал в тетрадь: «На „Имп. Марию“ 3 чел. — устан. зен. пулемета».
Всё это время Вьюн оставался на том же пятачке. Можно сказать, прямо под ногами у визитеров. И никто его не заметил. Балагур кинул на китайца сверху свой брезентовый дождевик — никому в голову бы не пришло, что под горбящимися складками кто-то прячется.
Зепп впервые работал с этим гномом. В перечне агентов, полученном от Монокля, имелось несколько фигурантов, которых он мысленно взял на заметку. Малютка-китаец был одним из них. Родился во Владивостоке, в семье циркача. Завербован еще в японскую войну. Потрясающий послужной список. К тому же Вьюн находился в Москве, где у Теофельса трудился агент Балагур.
Были, конечно, и опасения. Новый, непроверенный субъект в ответственном деле — всегда риск. Особенно если имеются вредные привычки. Но малыш не подвел. Он произвел на майора сильное впечатление. Бегать-прыгать, драться-кувыркаться умеют многие, однако вот так, не шелохнувшись, пролежать целый день — это талант уникальный. Теофельс уже решил, если Вьюн нынче ночью не подкачает и вернется живой, зачислить его в список ценных кадров — свой «золотой резерв», куда, в частности, входил и агент-универсал Балагур.
Перед закатом пошабашили. Хоть погода к концу дня наладилась и даже выглянуло солнце, в октябре свет мерк быстро.
Зенитная установка уже стояла на станке, только сиденье еще не было привинчено. Инженер положил его в ящик, приподняв и снова опустив крышку.
— Ничего, если тут всё до завтра полежит? Утром вернемся — закончим.
— Угу. — Вознесенский рассматривал приваренные к броне рельсы. — Значит, наводчик жмет ногой на педаль и вся хреновина вот так ходит по кругу? Здорово!
— Я тебе завтра всё покажу. Если начальство дозволит, запустим воздушный шар и популяем для проверки. Пристреляетесь.
Балагур, вытирая грязные руки тряпкой, оскалился:
— Вы лучше меня надуйте и запустите. Чем я не шар? Для отечества мне ничего не жалко.
Мичман вынул из кармана шкалик, кинул зубоскалу.
— Я обещал. Лови!
Шутник оттянул ремень, поймал бутылочку штанами.
— Оп-ля!
Офицер достал еще шкалик, обернулся ко второму рабочему.
— Я и вам принес. Тимофей… как вас по батюшке?
За весь день Вознесенский не слышал ни одного слова от этого угрюмого человека и потому проникся к нему почтением.
Дылда смотрел на мичмана, жевал губами.
— Иваныч он, — ответил за молчуна толстяк. — Тимоха в прошлый год спьяну язык себе откусил. А раньше трепло был — не заткнешь.
— Ты, Дмитрий, мне людей не спаивай, — укорил инженер. — А то знаю я их, чертей. Начнут водку лакать — не остановятся. Кто завтра будет работу заканчивать? Всё, пошли!
Через минуту на башне никого не осталось. Только торчали в небо стволы пулеметов, да золотилась в лучах тонущего солнца дощатая крышка ящика.