Потом я позвал проводника, чтоб он постелил мне постель. Эдварде остановился в дверном проеме с каменным лицом и исподлобья посмотрел на меня.
– Что случилось? – спросил я.
Подойдя ближе, он огорченно просипел:
– Мистер Дрейк, вы обещали никому не говорить, о чем я вам рассказал.
– Я и не говорил. Хотя не обещал. Я сказал только, что не назову своего источника информации.
– Вот именно, сэр. Вы обещали никому не говорить, что мне кое‑что известно о «Черном Израиле».
Он обернулся, словно опасаясь, что люди из «Черного Израиля» столпились у двери, чтобы уничтожить его.
– Не говорил и не собираюсь говорить.
– Может, вы и не говорили, сэр, – продолжал проводник с недоверием, – но один человек знает. – Он кивнул в сторону гостиной.
– Кто именно?
– Мистер Гордон знает, что я рассказывал вам о «Черном Израиле».
– А кто это, мистер Гордон?
– Темноволосый мужчина из гостиной «Б».
– Он?
– Да, сэр. Он спрашивал меня сегодня о «Черном Израиле». Я ответил ему, что ничего не знаю. Зря вы ему рассказали, мистер Дрейк. Не нравится он мне.
– Мне тоже. И поверьте, я ни слова ему не сказал. Ни ему, ни всем остальным.
– Да, сэр, – согласился он с вековой обреченностью черного, доверившегося белому и поплатившемуся за это.
– Не знаю, почему он вас расспрашивал, только я тут совершенно ни при чем. Он не мог нас подслушать в тамбуре, потому что я за ним наблюдаю…
– Наблюдаете? Кто он такой, мистер Дрейк?
– Не знаю. Хочу выяснить. Мне самому все это совсем не нравится.
Проводник стал стелить мне постель, а я постучал в дверь гостиной «Б». Темноволосый человек открыл дверь, он был в рубашке с короткими рукавами. Левое плечо на рубашке смялось, вероятно, под ремнем кобуры.
– Вы мистер Гордон, если не ошибаюсь?
– А вы, насколько мне известно, мистер Дрейк? Вы пришли, чтобы попросить прощения?
– Успеется, еще попрошу. Почему вас интересует «Черный Израиль»?
– Я социолог.
– Вы можете это доказать?
– Конечно нет. А зачем?
– На всякий случай.
– Ну тогда признаюсь вам, что я не социолог. А вот психология меня интересует. Причем как психолога в данный момент больше всего меня интересуете вы.
– Мы прямо‑таки синхронно мыслим, мистер Гордон. Дело в том, что меня в данный момент ужасно интересуете вы.
– Вы интересуете меня вот в каком смысле, – продолжал он сдержанным тоном, вполне соответствовавшим его холодному взгляду, – в каком безумном бреду пришло вам в голову, что вы не только имеете право задавать незнакомым людям вопросы личного свойства, но и можете безнаказанно угрожать?
Он с шумом захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Я удержался и не пнул ее ногой, хотя еще никогда в жизни мне не было настолько плевать на законы и правила цивилизованного общества. Вернувшись в курилку, я снова стал курить одну за одной. Ярость низвела мои чувства до животных инстинктов, и ей был необходим выход. Однако я поджал хвост и, за неимением другого занятия, стал мысленно играть в шахматы, причем половины фигур у меня не хватало, доску я плохо видел, а неизвестный противник делал три хода в ответ на мой один.
Зашедшее в тупик воображение отказывалось поддаваться иллюзии поступательного движения. Мне осточертело монотонное покачивание поезда, глупейшее продвижение по пути наименьшего сопротивления к неизбежному концу. Казалось, меня загнали в ловушку и заперли.
Я сидел долго, и в конце концов к двери подошла Мери в купальном халате.