Хочу узнать, что в письме.
– Это важно?
– Важно. Я устал от того, что кто‑то все время умирает. Люди должны умирать от старости.
Неожиданно у Мери начался истерический припадок, не хуже того, что недавно пережил я. В шелковом халате с театрально развевающимися складками, она метнулась ко мне и с такой силой обхватила руками, что я подумал, они вот‑вот затрещат.
– Умоляю, Сэм, брось все это, – твердила она. – Я боюсь, тебя тоже убьют.
– Я начинаю думать, что это не имеет большого значения. Мне ненавистны эти кошмарные смерти.
– Разве тебе не хочется жить, Сэм? – В глазах ее стояли прозрачные слезы, напоминающие вечернюю росу на закрывающихся лепестках цветов. – Разве ты не любишь меня?
– Люблю. Но я ненавижу то, что повлекло за собой гибель трех людей. Если ты сойдешь на следующей станции, я не обижусь. Может, тебе лучше сойти.
Настроение у Мери мгновенно изменилось.
– Не беспокойся. Я остаюсь. Но если ты хочешь завтра быть в форме, тебе необходимо выспаться.
– Из тебя получится хорошая жена. – Я поцеловал ее.
– Ты так думаешь, Сэм? Ты в самом деле так думаешь?
Где‑то позади нас растревоженный пассажир шумно всхрапнул в знак протеста.
– Идем спать, – сказал я.
Мы снова прошли мимо темноволосого, торчавшего в коридоре нашего «пульмана». Он смотрел в окно, но повернулся и проводил нас взглядом. Я снова напрягся, и кровь сердито застучала у меня в висках. Делать, однако, было нечего, пришлось укладываться спать.
Когда, лежа на своей полке, я закрыл глаза, она стала раскачиваться подо мной, как верхушка дерева. Снаружи, за пределами моей клетушки, одиноко посвистывал паровозный гудок, и ночь черным вихрем проносилась мимо. «Куда мы едем?» – спрашивал я себя устало, а затем, уже во сне, растерянно двигался среди уставившихся на меня пустых глазниц, блуждал по лесам мертвых тел, раскинувшихся вдоль тифозных ручьев, и наконец добрался до открытого пространства, где горбатый паук взглянул на меня своими глазами‑бусинами, а потом заковылял прочь на множестве лап. Кроваво‑красное солнце всходило на низком небе. Я бродил по пустыне вымирающего мира, по его гнилостной оболочке, ускользавшей из‑под моих торопливых ног, а когда и эта оболочка исчезла, рухнул в бездонную немую пропасть.
Закрывавшие мою полку шторки раздвинулись, и озабоченный проводник доложил мне, что уже полдень.
В столовую я вошел, когда прозвенел последний звонок, оповещавший пассажиров о ланче. По дороге я увидел Мери, болтавшую в клубном вагоне с дамами Тессинджер.
Она проводила меня. Выглядела она посвежевшей и беспечной, страхи минувшей ночи улетучились.
– Как дела, Сэм? Ты проспал все утро как бревно, и мне ужасно не хотелось тебя будить.
– Больше всего на свете люблю поспать до полудня. Правда, впервые в жизни прохрапел двенадцать часов, а чувствую, что перебрал накануне.
– Ты должен пить только хорошее чистое виски.
– Я бы выпил хорошей чистой воды.
– Понимаю. Виски у всех кончилось, и купить его будет негде до конца пути.
– Плохо, почти как в море.
– Правда? – Чуть подавшись вперед, Мери легонько чмокнула меня в щеку.
– Ну, не совсем. Вообще‑то в море жизнь спокойная, но зато менее интересная. Рядом нет женщин…
– Совсем‑совсем? Ни одной?
– Ну да, ни одной. Все‑таки приятно, когда женщина снова рядом. И еще мне всегда хотелось собаку.
– Собаку завести нетрудно.
– Не так легко, как тебе кажется. Ни одной собаке нет до меня дела.