Сближаясь, эти кольца из слепленных в гроздья звезд превращались то в крутящийся серебряный кулак, то во вращающийся белый зрачок, то в пятна света, растворявшиеся в темноте. Затем низкое желтоватое небо, беззвездное как в аду, затянулось вдали у горизонта мутноватым оранжевым дымком, чтоб затем расцвести замысловатым узором вращающихся колес. Под негромкое стрекотание, иногда отчетливое, иногда смолкавшее, как стрекотание цикад, колеса сплетались, образуя невероятные геометрические фигуры.
Возвращавшиеся по крупицам проблески сознания были жалкими, точно попавшие в мельничные жернова песчинки, и мимолетными. И в то же время бесчисленные жернова перегоняли по моему телу вещество столь необходимое, как кровь.
Если смерть совсем близко, разум не отключается полностью. Душа и тело страдают вместе, пока не остановится сердце и не погибнет мозг. Я бы так и лежал, придавленный кошмаром, но сознание, затерявшееся в темных глубинах моего организма, вынудило его сделать немыслимое усилие. Моя диафрагма вступила в борьбу с параличом и победила. Я задышал.
Темные колеса, перестав крутиться, утратили форму. Я очутился в зарослях темных вьющихся стеблей с вялыми листьями, которые кренились и трепетали на порывистом ветру. Когда я открыл глаза, этот зыбкий мир стал обретать реальные и прочные очертания. Остатки подвижности сохранила лишь покачивающаяся надо мной вселенная. Точкой опоры этой подвижности служила моя поясница, готовая вот‑вот треснуть от напряжения.
Я разглядел черный вертикальный предмет, осязаемый, точно крышка гроба, подвешенная между мною и ночным небом. Я заметил в этом громоздком темном предмете тусклое отражение огней, в большинстве неподвижных, словно звезды, и еще несколько движущихся, подобно кометам на далеких орбитах. Голос из космического пространства произнес едва слышно: «Все по вагонам!» Возле меня замерцала дуга света. С внезапным испугом я осознал, что опора, причинявшая боль моей спине, не что иное, как рельсы. Я лежал под поездом, который должен был вот‑вот переехать меня.
Сделав бросок вперед, я закричал, но мой крик утонул в клубах свистящего пара. Я ударился головой о тормозной башмак. Как хромой краб я выполз из‑под колес и с усилием взобрался на платформу.
– Что за чертовщина! – неожиданно произнес чей‑то голос.
Перевернувшись на спину, я сел и увидел, что ко мне подходит обходчик с фонарем.
– Задержите состав, – попросил я осипшим чужим голосом, – мне необходимо уехать. – Махнув фонарем, обходчик подал сигнал, и ощущение, что поезд взрывает землю своими стальными подковами, исчезло.
– Эй, что ты там делал под поездом?
Мне было жалко себя, голова у меня раскалывалась и гудела, и я сердито пробурчал:
– Лежал. Отдыхал.
Обходчик схватил меня за плечо и поставил на ноги.
– Вставай и объясни толком, поезд не будет стоять тут всю ночь, – потребовал он. Ноги все еще плохо меня слушались, но кое‑как держали. – Что случилось, ты заболел? – спрашивал обходчик, – Да ты надрался! – Он хотел потрясти меня за плечо, но я сбросил его руку.
Нетерпеливо покусывая пышный седой ус, к нам подошел кондуктор.
– Что тут стряслось? – поинтересовался он.
– Я был без сознания, – начал я объяснять с детской досадой, потому что впервые в жизни потерял сознание, – и кто‑то уложил меня под поезд.
– Он пьяный, – объяснил обходчик, – пускай дыхнет. Говорит, что с этого поезда.
– Ну так залезай быстрей, а не то вызову береговой патруль, – пообещал кондуктор. – Погоди минуту, покажи билет.
– Он в купе. Разве вы меня не узнаете? – Обходчик поднес фонарь к моему лицу, и кондуктор присмотрелся внимательней.