Беседка заросла; вероятно, обитатели дома не очень‑то стремились в этот безмятежный уголок, предпочитая тревожные темные залы и переходы своего мрачного жилища.
Они перешли дорогу и вступили в густую тень под пиниями на задворках казино. Здание казино, похоже, нисколько не стеснялось своей безликости: понятное дело, не в архитектурной замысловатости состояла его привлекательность. Вместе с толпой хорошо одетых и по виду состоятельных людей они вошли вовнутрь – шуршала тафта, поскрипывали нейлоновые чулки, отчетливо раздавался треск свежеотпечатанных, в толстые пачки сложенных купюр.
Уилшир прямиком устремился в бар заказать себе виски. Анна предпочла бренди с содовой. В тот момент, когда Уилшир подносил зажигалку к ее сигарете, чья‑то мясистая рука обхватила его за плечи и тощее тело ирландца непроизвольно вздрогнуло.
– Уилшир! – загудел американец, экспансивный, как и полагается американцу. Не дожидаясь, чтобы Уилшир обернулся к нему, обладатель голоса вплотную приблизил свое лицо к его лицу, как будто хотел соприкоснуться щеками. Раскрытая ладонь потянулась навстречу Анне. – Бичем Лазард.
– Третий, – уточнил Уилшир, стряхивая с плеча руку американца. – А это мисс Анна Эшворт.
Лазард был и выше, и шире в плечах, чем Уилшир. Тоже облачен в смокинг, но мятый и странно топорщившийся на груди. Он был лет на двадцать моложе Уилшира, и его черные волосы были разделены идеальным пробором. Столь же идеальный цвет кожи, ослепительная улыбка. Совершенство, напоминающее совершенство манекена, – и заманивает, и в то же время отталкивает.
– Поговорить надо. – Губы Лазарда едва не касались щеки Уилшира.
Уилшир опустил глаза и словно с огромной высоты посмотрел вниз.
– Анна – моя новая жилица, – пояснил он. – Только сегодня прилетела из Лондона. Я показываю ей наши замечательные места.
– Ясное дело, – откликнулся Лазард и выпустил, наконец, руку Анны, которую он до сих пор поглаживал вкрадчивым большим пальцем. – Ясное дело. Нам бы только даты сверить… Минуты не займет.
Явно рассерженный, Уилшир извинился перед Анной, вернулся к входу в бар и о чем‑то переговорил там с Лазардом. Место для беседы они выбрали неудобное: то и дело кто‑то проходил мимо, толкая их. Поигрывая сигаретой, Анна оглядывала зал и чувствовала себя плохо – или, во всяком случае, глупо – одетой. Высокая мода из Парижа переместилась в Лиссабон, и, глядя на этих разодетых мужчин и дам, Анна представлялась себе маленькой девочкой, нарядившейся для чая с подружками. Делая вид, что ничем особо не интересуется, она продолжала курить, исподтишка бросая взгляды по сторонам, но подобная тактика не слишком ей помогла: ее притворно праздный и уверенный в себе взгляд то и дело натыкался на более волевые, более жесткие и вопрошающие взгляды. Сдавшись, она обратилась к зеркалам и стеклянной витрине бара, где отражалось множество глаз: и пьяных, и печальных, испуганных, жестоких, жаждущих, но все чего‑то хотели, хотели, хотели.
– Американцы, – проворчал Уилшир, возникая рядом с ней. – Никакого понятия о приличиях…
Он повел ее к столу и представил четырем женщинам и двум мужчинам. Пронеслись мимо ее слуха иностранные имена, пышные и стремительные, будто королевская охота: титулы и предки, герольды и трубы. Аристократы заговорили с Уилширом по‑французски, не обращая на Анну особого внимания. За Анну все сказал ее наряд: какая‑то девица, которой Уилшир обзавелся для забав. С трудом высвободившись из цеплявшихся за него узловатых, украшенных перстнями пальцев, Уилшир откланялся и повел Анну дальше.
– Ничего не поделаешь, – интимно прошептал он Анне. – С румынами ссориться нельзя. Жуткие сплетники.
В кассе Уилшир обменял чек на жетоны, и сквозь вращающиеся двери они прошли в игорный зал.