Я и сама не всегда изъясняюсь уравнениями.
– Мне‑то казалось, числа надежнее людей. Стабильнее.
– Эмоциональных чисел мне пока не попадалось… Пока, – подчеркнула она, уронив руки вдоль туловища – огромные руки, словно бессильные крылья альбатроса, казалось ей. – Поэтому обычно и удается отыскать решение. Довольно часто удается.
– Для вас так важно отыскать решение?
Андреа внимательнее присмотрелась к собеседнику: этот вопрос, очевидно, был ключевым во всем их разговоре. Роулинсон честно смотрел ей в глаза. Он выиграл.
– Я люблю решать задачи. Ответ – моя награда. Однако не у всякой задачи есть ответ, и сам процесс работы над ней может послужить такой же наградой. – Не очень‑то она в это верила, но хотела угодить Роулинсону.
И еще одна подобная встреча, и еще одна, а потом университетский наставник отправил Андреа в Ориэл, где с ней должны были обсудить «дела, касающиеся помощи фронту». Там ее в течение получаса осматривал врач, а потом она целую неделю дожидалась заключения. В итоге ее снова пригласили в Ориэл и велели подписать «Предупреждение о неразглашении» – все это, по‑видимому, затем, чтобы преподать студентке из Оксфорда краткий курс машинописи и стенографии. Она‑то думала, ее направят к шифровальщикам (такое, она слыхала, случалось с университетскими математиками) и она будет взламывать вражеские коды, но нет, ей понадобилась совершенно иная подготовка: учили писать невидимыми чернилами и оставлять письма в тайниках, пользоваться мини‑камерой, незаметно следовать за «объектом», притворяться кем‑то другим, исподволь выяснять, что известно собеседнику, – в центре это называли «ролевыми играми». А еще научили стрелять из пистолета, ездить на мотоцикле и водить машину.
В начале июля ее отпустили домой и велели дожидаться приказа. Неделю спустя вновь появился Роулинсон и напросился в гости: как он сказал, ему следовало познакомиться с матерью Андреа. Нужно позаботиться о родственниках, предоставить матери некую официальную версию того, что ожидает ее дочь, – не всю правду, разумеется.
– Андреа!
Мать кричала снизу, из холла. Загасив сигарету о наружную стену, Андреа поспешно спрятала окурок в пачку.
– Андреа!
– Мама, я иду! – ответила она, распахивая дверь.
Снизу, сквозь проем в перилах, на нее глядело лицо матери – млечно‑белое, как луна, хотя отнюдь не такое светлое.
– Мистер Роулинсон уже здесь! – трагическим шепотом возвестила мать.
– Я не слышала, как он подъехал.
– Так или иначе, он здесь! Быстро обувайся!
Андреа босиком вернулась в комнату, надела уродские ботинки, что достались ей от матери, зашнуровала их. Принюхалась, опасаясь, что мать уловит в ее спальне запах дыма. Маменькина дочка. Шпионка!
– Она еще так молода… – доносился из гостиной голос матери. – Девятнадцать лет, нет, даже двадцать, но ведет себя не по возрасту. Дело в том, что училась она в монастыре…
– Святого Сердца в Девайзе, – подхватил Роулинсон. – Отличная школа.
– И не в Лондоне.
– Подальше от бомб.
– Не в бомбах дело, мистер Роулинсон, – откликнулась мать, а в чем дело, не сказала.
Нужно собраться с силами и перетерпеть эту нудятину – мать, благовоспитанно принимающую «почетного гостя».
– Не в бомбах? – Кажется, Роулинсон вовсе не был удивлен.
– Дурные влияния, – шепнула миссис Эспиналл.
Андреа громко застучала каблуками по плитке, чтобы заранее предупредить мать – не дай бог, пустится рассуждать про «молодежь» и про то, «что делается в бомбоубежищах под покровом темноты».