Попробовали бы ребята прогуляться там в таком виде – десяти минут не прошло бы, как их сцапали бы жандармы.
Путь до коттеджа матери на Орландо‑роуд в Клэпэме обошелся в ту же сумму, что и две недели жизни в Португалии.
– По счетчику, дорогуша. От себя ничего не прибавил.
Анна расплатилась и выждала, пока машина отъедет, дала себе время приготовиться. В последний раз они виделись с матерью на Пасху 1947 года. Луиш был на учениях, и Анна слетала в Лондон на неделю. Счастливой ту встречу трудно было назвать. Лондон производил впечатление города, потерпевшего поражение: серый, в неубранных обломках и осколках кирпичей, прохожие в темной, поношенной одежде. Люди все еще жили по карточкам. Мать не проявила ни малейшего интереса к внуку, не взяла отгул и даже не отменила обычные свои мероприятия, так что большую часть времени гости попросту сидели одни в Клэпэме. Анна вернулась в Лиссабон здорово обозленная, и с тех пор мать с дочерью изредка звонили друг другу, писали письма лишь тогда, когда нужно было что‑то сообщить, а на Рождество и в дни рождения обменивались никчемными подарками.
Кое‑что изменилось: на углу Лидон‑роуд, где прежде стоял, а потом рухнул под бомбежкой дом ее учителя музыки, теперь вырос квартал многоэтажек. Но все остальное не тронуто. Анна прошла по дорожке к дому матери, спрятавшемуся за живой изгородью, и едва подавила панику при виде красных стеклянных дверных панелей. Позвонила. По лестнице простучали чьи‑то шаги. Дверь отворил священник и поспешно заговорил, увидев испуг на лице Анны.
– Нет, нет, – сыпал он словами, – вы только не пугайтесь. Я просто зашел по дороге. А вы – ее дочь? Одри говорила, что вы должны сегодня приехать. Из Лиссабона, да? Ничего погодка у нас выдалась, а? Ну же, заходите, заходите.
Он подхватил чемодан. На мгновение они остановились в холле, в шаге друг от друга. За плечом священника Анна видела знакомый шкаф – словно замаячил на коктейле собеседник интереснее того, с кем пришлось иметь дело.
– Сегодня ей получше, – сообщил священник, видя, что Анна отвлеклась от него.
– Она так и не сказала, чем больна, – вздохнула Анна. – Вчера вечером по телефону я спросила напрямую, а она ушла от ответа.
– Бывают дни получше, бывают похуже, – проговорил священник. Был он совсем лыс, хотя с виду ненамного старше Анны.
– Вы знаете, что с ней, отче?
– Мне кажется, будет правильнее, если она сама вам скажет.
– Она сказала, болезнь тяжелая.
– Так и есть, и она это знает. Она даже знает, сколько…
– Сколько?.. – с ужасом повторила Анна. К окончательному приговору она отнюдь не была готова. – То есть…
– Да. Она человек сдержанный, поэтому говорит только о «серьезной болезни», однако счет идет на недели, и она это знает. Недели, даже не месяцы. Так и врачи сказали.
– Почему же она не в больнице?
– Отказалась. Не выдержала, ей противен запах больничной еды. Сказала, что лучше уж самой по себе, дома. С вами.
– Со мной, – произнесла Анна вслух, хотя обращалась к самой себе. – Простите, отец, но вы как‑то уж очень бодры, если в самом деле…
– Ну да, я бодр. Одри так действует на меня. Ваша мать – замечательная женщина.
– Честно говоря, не ожидала застать здесь священника. Она же никогда…
– Да‑да, я в курсе. Отпала – на какое‑то время.
– Ну, католичкой‑то она оставалась, верующей, непоколебимой. И меня так воспитала. Но что касается церкви, священников, исповеди, причастия и всего такого… Отец… Вы не назвались…
– Отец Харпур. Через «у» пишется, – пояснил он.