И вот сидят они кругом меня - все эти человекоподобные - и смеются над бессильными ударами победителя, и кричат на него, и считают каждый удар из-за пари.
Но вот и конец. Тридцать минут - предуказанное время - прошли. Бой кончился. Хозяин петуха-победителя поднимается и с гордой усмешкой добивает палкой побежденного петуха. Это его право. Птиц поднимают, обмывают под краном и считают их раны - из-за пари...
На мое плечо ложится чья-то рука.
- Ну, что? Каково? - спрашивает padro.
Его водянистые, лишенные ресниц глаза удовлетворенно смеются за широкими стеклами очков.
- Не правда ли, вам это нравится? - продолжает он.
На мгновение я пришел в замешательство: серьезно он говорит или нет? Его вопрос показался мне настолько безмерно оскорбительным, что я уставился на него, не отвечая ему ни слова.
Но он понял мое молчание по-своему: он принял его за согласие. Так он был уверен в нем.
- Да, - промолвил он спокойно и очень медленно, - вот это наслаждение!
Нас оттеснили и разъединили. На арену принесли новых петухов. ...Вечером я был приглашен к английскому консулу на чай. Я был точен и явился раньше других гостей.
Я поздоровался с ним и его старой матерью, и он промолвил:
- Я очень рад, что вы пожаловали так рано. Я хотел бы сказать вам пару слов.
- К вашим услугам, - улыбнулся я.
Консул придвинул мне кресло-качалку и начал серьезным тоном:
- Я совершенно далек от того, чтобы делать вам какие-либо предписания. Но если вы имеете намерение остаться здесь подольше и бывать в обществе, и притом не в одной только английской колонии, то я хотел бы вам дать дружеский совет.
Я был заинтригован, куда он клонит.
- Какой именно? - спросил я.
- Вас часто встречают с нашим духовным лицом, - продолжал консул.
- Виноват! - прервал я его. - Я знаком с ним очень мало. Сегодня я в первый раз обменялся с ним несколькими словами.
- Тем лучше, - возразил консул. - Я именно хотел бы посоветовать вам избегать, насколько можно, общения с ним. По крайней мере, публичного.
- Благодарю вас, - промолвил я, - но не будет ли с моей стороны нескромностью спросить, почему?
- Я считаю своим долгом объяснить вам это, - ответил он, - хотя и не знаю, удовлетворит ли вас мое объяснение. Padro... Вы знаете, что его так прозвали?
Я ответил утвердительно.
- Хорошо, - продолжал он, - так вот, padro раз и навсегда осужден в обществе. Он регулярно посещает бои быков... Это еще куда бы ни шло... Но он не пропускает также и ни одного петушиного боя... Короче, у него такие вкусы, которые делают невозможным его общение с европейцами.
- Позвольте, господин консул! - воскликнул я.- Если его так строго осудили за его вкусы, то на каком же основании его оставляют в его должности, несомненно, весьма почтенной?
- Он - настоятель, - заметила старая дама, - во всяком случае, это имеет значение.
- К тому же, - прибавил консул, - в течение тех двадцати лет, пока он служит здесь, он никогда не подавал ни единого малейшего повода к жалобе. Наконец, необходимо принять во внимание и то, что место пастора в нашей общине принадлежит к числу наименее оплачиваемых на всем континенте... Нам было бы слишком трудно найти заместителя.
- Итак, вы удовлетворяетесь его проповедями? - обратился я к матери консула, с трудом подавляя лукавую усмешку. Старая дама выпрямилась в своем кресле.
- Я никогда не допустила бы, чтобы он произнес в церкви хотя бы одно-единственное слово, - промолвила она решительным тоном. - Он читает каждое воскресенье текст из "Книги проповедей Дин Гарлея".
Ее ответ поставил меня в тупик, и я замолчал.
- Впрочем, - снова начал консул, - было бы несправедливо не упомянуть также и о некоторых хороших сторонах padro. У него есть маленькое состояние, и ренту с него он употребляет исключительно на благотворительные цели. А сам живет очень скромно, почти нищенски, если только не считать его несчастной страсти.