Когда тем же вечером он устроился у камина в гостиной, чтобы сделать заметки о прожитом дне, ему показалось, что керамическая головка ухмыляется. Но впервые с момента своего приезда в Н. Жюльен вернулся к привычке, которая была у него несколько лет назад, — вести нечто вроде дневника — и потому ответил этрусской богине довольным подмигиванием.
Появление на следующий день прислуги заставило его окончательно забыть о страхах и тревогах, не дававших ему покоя все это время. Это была девушка неполных двадцати лет, миловидная, спокойная, улыбчивая на вид; стоило к ней обратиться, она тут же краснела. В нескольких словах она объяснила, что выучилась на преподавательницу начальных классов, но из-за экономического кризиса не надеялась найти место в ближайшее время, вот и решила часть дня прислуживать какому-нибудь иностранцу; Жюльен понял, что для нее так проще, чем пойти в услужение к кому-либо из сограждан.
Она тут же взялась готовить ему завтрак, и он мог вволю насмотреться на нее. Он подметил в ней любопытную смесь крестьянки, переселившейся в город, — руки у нее были красные, запястья широкие — и девушки из буржуазной семьи лет тридцать-сорок назад, какими он их себе представлял. Волосы она носила гладко уложенными на прямой пробор, как у того изваяния в лавке Масканиуса. На расспросы о ней и ее семье она ответила, что отец ее — булочник, а сама она хочет уйти в монастырь. Это последнее вкупе со всем тем, что в ней было неожиданного и старомодного, очень порадовало Жюльена, и он продолжил расспросы. Она рассказала, как проводит воскресные дни в компании старухи монахини в монастыре, квадратные крыши и колокольня которого возвышаются над домами на другой стороне реки. И это тоже настолько принадлежало миру его детства или даже детства его отца — очень давно в Ангулеме, — что Жюльен одновременно растрогался и обрадовался. Он подумал, что при других обстоятельствах и в другом месте он мог бы увлечься этой скромной незаметной девушкой, такой непохожей на тех, с кем он был знаком; но то, что он узнал о ней, не позволяло ему ни жестом, ни словом показать свое к ней отношение — это было бы святотатством. Часть утра он провел, болтая с Анджеликой — имя ее и то было слишком прекрасным, — и опоздал на службу.
М-ль Декормон подтвердила слова Анджелики. Отец ее, булочник с улицы Сан-Винченцо, был весьма достойный человек. После трагической смерти жены он взял на себя воспитание двух дочерей. Старшая «плохо кончила», а сам дважды отмеченный роком Иозеф Айгер выпекал лучший в городе хлеб.
— Все знатные семейства Н. покупают хлеб у него; надо бы вам попросить Анджелику приносить по утрам булочки к завтраку: в самой Вене лучше не бывает! — посоветовала старая дева, для которой Вена и Флоренция были примером превосходного качества жизни, тогда как Н. олицетворял собой совершенство.
Затем у Жюльена побывал архитектор Соллер, заверивший его, что сроки отделки консульского особняка будут выдержаны. Это было в четверг утром, в пятницу вечером, к половине девятого, он был приглашен к графине Бекер.
Войдя в парадную гостиную дворца Бекер, Жюльен сразу почувствовал, что в честь его поставлен пышный спектакль. Он опоздал всего на несколько минут, а гости уже все были в сборе: в величественной гостиной среди старинной мебели, канапе и низких столиков каждому было отведено точно рассчитанное место. Сидя или стоя попарно у книжного шкафа или опершись о каминную полку, все приглашенные — человек пятнадцать — разом прервали беседу и заученно улыбнулись ему.
В наступившей тишине от группы присутствующих отделилась женщина, по диагонали пересекла гостиную и, подойдя к консулу, протянула ему руку. Она была не старая; на ней было расшитое золотом черное платье, изумрудное колье, плечи были едва прикрыты легкой газовой косынкой, которая, пока она шла, развевалась за ее спиной. Идя по прямой — казалось, мебель расставлена таким образом, чтобы не приходилось огибать, — она приблизилась к консулу в точно определенном месте, словно нарочно ничем не заставленном, между двумя длинными столами; на одном стояли фигурки арлекинов и коломбин из мейсенского фарфора, на другом возвышалась поразительная скульптура из позолоченного дерева венецианской работы, а рядом располагались два кресла в стиле Людовика XV. Выждав паузу, видимо также рассчитанную, хозяйка подала наконец первую реплику спектакля — она прозвучала по-французски с едва уловимым тягучим акцентом, характерным для н-ской аристократии.
— Я — Моника Бекер. Все мы собрались здесь сегодня, чтобы отпраздновать ваше появление среди нас.
По гостиной прошел глухой рокот одобрения. Также войдя в роль, Жюльен поклонился и поцеловал руку, скорее повисшую, чем протянутую. Еще немного, и он щелкнул бы каблуками. Послушная немому сигналу, гостиная вновь ожила, лишь когда консул поблагодарил хозяйку за оказанную ему честь. Первая сцена первого акта покорения Н. новым консулом подошла к концу.
Позднее, уже дома, Жюльен будет вспоминать свое появление в узкой гостиной адвоката Тома несколькими днями раньше; перебирая детали, он поймет, что уже тогда у него было ощущение театральности происходящего. «Забавно», — не без удовольствия подумает он. Старик Амири не зря предупреждал: это и была та самая комедия в фантастических декорациях вековых дворцов. С половины девятого с минутами он и сам стал одним из ведущих актеров.
Именно к этому приятному ощущению и подводил его весь званый вечер во дворце Бекер. Когда он вошел в свою роль, графиня поочередно представила его каждому присутствующему, и всякий раз это был целый церемониал: имя, произнесенное громким голосом, прикладыванье к ручке или рукопожатие в тишине, одобрительные возгласы и так далее. Единственное знакомое лицо в этой галерее персонажей, которые один за другим выходили на авансцену, был доктор Мураторе — он заговорщически, с иронией подмигнул Жюльену. Затем два дворецких, дожидавшихся взгляда графини, с приличествующей моменту величавостью выступили вперед, неся перед собой подносы с бокалами белого вина.
— Это не шампанское, — предупредила графиня, — прошу меня извинить. Но мне кажется, лишь н-ским вином можем мы отметить двойное событие: открытие вновь консульства Франции и приезд к нам дипломата вашего уровня со столь блестящей репутацией.
Она сама подала Жюльену бокал и, дождавшись, когда обнесут всех присутствующих, подняла свой. Жюльену почудилось, что графиня разглядывает его сквозь бледное вино в бокале. Затем она пригубила и поставила бокал на стол с мейсенским фарфором, то есть в том самом месте, где встретила гостя и куда вернулась, обойдя всю гостиную. Присутствующие последовали ее примеру; вновь в разных концах гостиной завязалась беседа.
— Выказать вам удовольствие, которое мы испытываем, видя вас в Н., — это не только дань вежливости. Все мы здесь счастливы, что Франция не забыла, кому обязана одной королевой и кому подарила двух великих герцогинь.
Это было первое упоминание о прошлом города — о ставших легендой королевских и великогерцогских браках, о чем позже один присутствующий на ужине старый господин заведет с Жюльеном речь, расцветив свой рассказ живописными историческими подробностями. Консул не переставал удивляться моложавости хозяйки. От Джорджо Амири Жюльен знал, что ей за семьдесят, но ее лицо, руки, плечи, на которые она с великолепно заученной небрежностью натягивала концы газовой косынки, свидетельствовали, что ей едва ли пятьдесят. Впрочем, Жюльен был весьма небезразличен к подобного рода деталям и понимал, что ее моложавость не имеет ничего общего с ловкостью нью-йоркских хирургов, которые способны превратить мумифицированную старуху в старую мумию, но не более того. Напротив, во всем вплоть до взгляда был особый блеск, который не подделаешь; если графиня Бекер и увидела свет во время первой мировой войны, как утверждал Амири, ее осанка, внешность и манера говорить принадлежали женщине, родившейся по меньшей мере на двадцать лет позже.