Бывало, весь день сидит, чертит, руки в чернилах. Объяснил он мне, что изобретает особенный двигатель для автомобиля и что возьмет в Америке за свое изобретение большие миллионы. И до того он с тем своим изобретением доходил, - смотреть было жалко.
А он из нас человек семейный. Приходит к нему жена - здешняя - высокая, молчаливая. Придет, сядет, на нас глядит исподлобья. Перекинутся словом, и опять он за свое дело. Есть у них дети, двое маленьких, она приносит. Видели мы, великую она терпит нужду.
Добивался он, чтобы отвели ему у нас комнату, как семейному, наверху. Живет у нас наверху старушонка, "собашница", держит при себе двух собак и двух кошек. Собачонки паршивые, тощие, и одна даже на трех ногах. Вот мичман и хлопотал все лето выжить эту самую старушонку. И уж чего-чего только ни делал. И заявления составлял и бумажонки приносил из посольства, а старушонка-то оказалась - сучок:
- Что хотите, - говорит, - делайте, хоть убейте и меня и моих дорогих зверков. А я из своей конуры не выйду, не уступлю этому лодырю!..
Так и не уступила. И уж чего только ни делал, поставила на своем старушонка, и живет он попрежнему внизу, с нами, а старушонка со своими собачками в комнате. И попрежнему приходит к нему жена, - глаза большие, голодные. Должно-быть, кажемся мы ей дикарями, страшными выходцами.
А подумаешь: до того недалеко...
XVII
Да, как подумаешь: много, много мытарится русских людей по белому свету!
Тут-то у нас терпимо, а у других, говорят, и похуже.
Навертывался к нам, в Чижикову, человечек видалый, пожил с нами полторы недели. Прошел он огни, и воды, и чугунные повороты.
Был он на юге, с Деникиным. И такие нам порассказал страсти, аж дыбком волос. Был он и у красных и у белых и всего-то там нагляделся.
И нигде-то нет справедливости!
Как выгнали их большевики из России, довелось им удирать на пароходе в самую Турцию. Надеялись они, что тут, в загранице, будет им всяческое снисхождение. Народу набилося множество, бежали целыми семьями, не разбираясь, бежали от смерти и от лютой жизни, а лучшего не увидели... И такое там было на пароходах, - страшно было и слушать. Приплыли они в Турцию, поставили их французы на рейде, как чумных, и ни единого человека на берег. Сперва-то они, конечно, шумели, кричали французам с пароходов: "Мы, мол, ваши союзники и друзья ваши!" - а потом попритихли. Морили их как-то дня три, и ничего они не знали о своей участи. Вышла у них в те дни пресная вода. А были на пароходе женщины, дети, больные, народу битком. И все эти дни было с парохода видно, как ходят по городу люди, и слушали, как играет музыка на берегу, в ресторанах. Стояла от них недалеко яхта какого-то американского миллиардера, изволил он путешествовать для своего удовольствия, - белая, нарядная, и было им видно, как любовался на них в трубу миллиардер со своей яхты. А потом подобрались к их пароходам на шлюпках греки, подвезли пресную воду. Узнали их по крестикам, по нательным, и такая поднялась радость: - "Наши, православные, во Христе братья, от них мы приняли веру, эти нас не оставят!" Великое было ликованье. Потянулися к ним за водою, навязали на бечевки бутылочки, котелки, ведра, опустили все это с бортов.
А те-то, "православные", ни мур-мур, - знай себе пыхают папиросками и усы крутят. А вода у них под ногами в бочках: чистая, сладкая, речная вода...
И так-то в ответ преспокойно:
- Деньги!..
Это за воду-то, за простую, за обыкновенную!
Опустилися у наших руки.
- Как же, - спрашивают, - сколько вы хотите?
А "православные" знай папиросками пышут.
- Цена, - отвечают, - наша такая-то!.. - и заломили, как за шампанское.
И, знай, посмеиваются про себя. Понимали, значит, что бывает минутка, когда и речная водичка подороже бывает червонного золота.