Глава 20. Сам виноват?
****
– Я пpocто хочу знaть, что с ним!
– А я повторяю, что нe имею право сообщать постороннему человеку какую-либо информацию о пациенте без его согласия! Вы его родственник? Доверенное лицо? Hет.
– Я же не требую от вас подробностей!
– Mне надо работать, молодой человек!
– Подождите!
Голоса раздражённой медсестры и едва сдерживающегося Максима удаляются, а Алекс вздыхает и косится на соседа по больничной палате – его нога загипсована и привязана к какой-то распорке, но зато он спит. Просто поразительно… и это в таком-то шуме!
Очень хочется в туалет. Надо бы встать, но… кружится голова. И тошнит. Так что Алексу кажется, что он вполне способен потерпеть ещё.
– Астеньев в этой палате?
Из коридора заглядывает женщина со строгим лицом и в таком же строгом пиджаке. Только вот юбка очень уж тесно облегает бёдра… Смотрит она почему-то на Алекса. Вероятно, потому что в палате, кроме него и спящего мужчины со сломанной ногой, больше никого и нет.
– Это я.
– Могу я задать вам несколько вопросов?
«Прям журналистка, а не мент…»
Ночью Алекс вдоволь наобщался с представителями закона, так что сомнений в месте работы этой дамы не возникает, да и по тону вопроса очевидно, что права отказаться у него нет.
– Я уже рассказал всё вашим коллегам, – не скрывая недовольства, процеживает Алекс сквозь зубы, спускает ноги на пол и остаётся сидеть, пережидая приступ головокружения. И пытаясь вслепую просунуть ступни в лёгкие тапки. – Или так неймётся меня арестовать?
Длинный нос и острый взгляд делают женщину похожей на птицу. Она полностью игнорирует его приступ раздражения и молча ждёт, пока он поднимется с кровати и дошаркает до порога. Эта палата – последняя в коридоре, напротив неё выход на запасную лестницу, а рядом большое мутное окно, выходящее на внутренний двор городской больницы. Алекса доставили сюда ночью на скорой с сотрясением мозга и острым алкогольным опьянением… и его текущее самочувствие – ничто иное, как их последствие. И не вызывает никакого сочувствия ни у медицинского персонала, ни у этой вот госпожи полицейской. А всё потому, что им известна предыстория… точнее, теория, придуманная нашедшими его патрульными.
– Давайте сначала пройдёмся по вчерашним событиям, – женщина достаёт из кармана пиджака маленький блокнот и огрызок карандаша. – Вы утверждаете, что ушли вчера из магазина около девяти вечера, всё верно?
Алекс кивает и прислоняется к холодному подоконнику. Длинный коридор простирается далеко вперёд, по нему спешат медсёстры в белых халатах и медленно прохаживаются или еле ковыляют пациенты в домашних пижамах и спортивных костюмах, а ещё торопливо приближается женщина, хрупкая и низенькая, со свёрнутым пакетом, прижатым к животу – словно опасающаяся, что его могут отнять.
Но вот она замечает Алекса и сбивается с шага.
– Зачем вы вернулись? – тем временем спрашивает полицейская. – Почему не пошли после работы домой?
– Я же говорил, что мне пришла смс… Мам, подожди в палате, хорошо?
Две женщины обмениваются взглядами, один из которых не выражает ничего, кроме вежливого внимания, а второй кажется каким-то затравленным или даже испуганным. Xотя Алексу тоже немного страшно. Нет, на самом деле, он вне себя от бешенства, но внешне это никак не проявляется. А ещё ему стыдно. И противно от самого себя.
– Eму нельзя вставать, – вдруг резко произносит мама.
Полицейская переводит взгляд на Алекса:
– Молодой человек сам пожелал выйти, меня вполне устроила бы беседа и внутри.
– Ма, мы ненадолго. Иди.
Сердито раздув ноздри, мама всё-таки разворачивается и скрывается в палате. Но тут с лестницы выходит мужчина в цветастом домашнем халате, и полицейская, прежде чем продолжить допрос, дожидается, пока тот отойдёт подальше.
– Это смс – единственное подтверждение ваших слов, Александр, однако вы сами могли его написать. Сим-карта, с которой оно было отправлено, участвовала в рекламной акции – сотни таких же бесплатно раздавали всем желающим пару дней назад.
– Вот как?
Ночью этой информации ещё не было. Значит, кто-то взялся за его дело… о хулиганстве и краже.
– Почему бы не признаться, что вашим друзьям просто требовалось место, чтобы собраться и выпить? И вам пришло в голову, что раз в магазине нет человека-охранника, то он вполне подходит? Знаете, я допускаю, что вы даже не собирались пускать своих друзей дальше той комнаты, но алкоголь ударил в головы, и вечеринка пошла не по плану…
Должно быть, так диктор зачитывает сводки новостей: дежурно и спокойно. Хотя Алексу в голосе полицейской чудится намёк на сочувствие. И немного презрения. Впрочем, он вдоволь наслушался подобного ночью, поэтому сейчас лишь вздыхает. В конце концов, не имеет никакого значения, что именно он говорит.
– Александр?
– Ну чего?.. Чего вам от меня надо? Чтобы я подтвердил вашу выдумку?! Не дождётесь. А если хотите побыстрее закрыть дело, найдите тех, кто… едва не проломил мне голову.
– Значит, вы продолжаете настаивать, что не знаете, кто это был?
– Да, не знаю. Знал бы – уж точно не стал бы покрывать!
Только когда несколько человек оборачивается, Алекс замечает, что сорвался на крик.
«Нет, не надо. Успокойся. Это ниже твоего достоинства. Веди себя уверенно и уравновешенно, иначе тебе ни за что не поверят…»
Он отворачивается к окну. И поднимает взгляд к серому небу. За густыми и покрытыми редкими листочками ветками высокого дерева видно кусок солнца, выглянувшего из-за туч.
«Интересно, в тюрьме вид из окна будет таким же унылым?»
– Молодой человек, без фактов – всё, что нам остаётся, это теории и предположения. И чаша весов склонится в ту сторону, на которой окажется больше подтверждений. И если взять показания ваших коллег с работы по делу недельной давности… знаете, на этот раз «не видел» и «не знаю» вряд ли смогут помочь.
– Я уже говорил, что меня хотели подставить. И подставили.
Подоконник на ощупь холодный и шершавый. С облупившейся краской.
«Чёрт возьми, так меня точно посадят…»
– Ну, как ваши дела?
Новый голос за спиной принадлежит мужчине. Обернувшись, Алекс застывает: перед ним Зотов-старший. За его спиной стоит Максим.
«Помирились?»
Без вопросов ясно, зачем он его притащил, только вот… как обычно, Макс решил всё самостоятельно. Не то чтобы у Алекса есть возражения, но…
«Знаю, я сам отказался что-либо обсуждать…»
Максим примчался в семь утра. K этому моменту Алекс успел проспать всего пару часов и чувствовал себя хуже крысы, спущенной в унитаз, так что на разговор был не способен. Лишь удивился, что посетителя впустили так рано… А потом, где-то через полчаса, приехала мама – бледная, напившаяся лекарств и едва стоящая на ногах. И началось… Сговорились они или нет, но стоило одному выйти из палаты, как появлялся второй. Однако ни с кем из них Алексу говорить не хотелось, потому что в глазах мамы он видел укор, а Максима – с трудом подавленный гнев. В том числе, направленный и на него самого… ведь Алекс отказывался говорить, что произошло: для лжи мозг работал недостаточно хорошо, а правду… не хотел. Поэтому отмалчивался и отнекивался. И утро всё растягивалось и растягивалось на бесконечные часы.
Вот и сейчас ещё только десять, но кажется, что уже прошёл целый день. А он так и не спросил, как Максим умудрился остаться в Ярославле… и не узнал, кто дал седовласому адрес съемной квартиры.
– Держится уверенно, хотя и нервно. В целом, хочется верить.
Вердикт этот выносит госпожа полицейская.
– Возьмёшься? – приподнимает седые брови старик с моложавым лицом.
– Возьмусь… но почему вы, Юрий Васильевич, не хотите сами защищать этого мальчика?
– А вы спросите его… хочет ли он, чтобы я представлял его интересы?
Теперь на Алекса смотрят три пары глаз. Но прежде чем он успевает открыть рот, седовласый прикрывает глаза и кивает сам себе: