– У тебя только гадости! Пусть она не совсем образованная…
– Знаю, не хвастай. Образованную увлеки… вот! А с горничными не считается. Так я и ожидал, что скажет, и подосадовал на себя.
– Может быть, и увлек уже! – вызывающе сказал я. – Ну, аонаответила? свиданье было?…
Он втянул подбородок в грудь, так что образовались складочки, и внушительно пробасил:
– Она была занята… на практике!
– Вовсе и не была на практике, а у них были гости!
– И нельзя было отлучиться!
– И за ней ухаживает чернобородый студент!
– Ничего не значит! Я не требую иде-альности! «Мне все р-равно, мне все-о… рравно!» – деланно пропел он.
Но это больно его задело: он стал потягивать себя за нос.
– Женька, – не удержался я, – я должен тебе открыться. Я… тоже написалей!
– Ты?… – вымолвил он презрительно.
– Я, кажется, тоже имею право высказывать свои чувства!
Он пробасил «полковником»:
– Мо-ло-ко-сос-маль-чи-шка!
Меня захлестнуло вихрем. Чудесная встреча у часовни!…
– Во-первых, они соседи и…оназаинтересовалась мной!…
– Ффф… – презрительно сделал он губами, но по натянувшемуся лицу его я понял, что он ревнует.
– И… я вовсе не виноват, что две женщины мною интересуются!…
– Дульцинея с тряпкой, и… – кто?…
– Это уж мое дело! И я написал свое, а не сдирал у Пушкина! Пусть она сама решит,кто\…
Он презрительно выпятил кадык и фыркнул:
– Ду-рак!
Я чуть не крикнул ему: «А над твоим письмом издевались все вместе с нею!»
XX
Надо мной открывалось небо.
Прекрасная, неземная, к которой так все влекутся, а она, как лучезарная Зинаида, властно играет ими, – она мною интересуется! И как поэтично вышло! Этот божественный Шепот у часовни, этот смущенный лепет!… Словно ниспосланная мне с неба, рядом со мной молилась! Быть может, это судьба… кто знает?
И я стал сочинять письмо.
– Я слежу за каждым звуком ее шагов, за вибрацией ее неземного голоса, за каждым ее движением, за каждым вздохом… О, мне ничего не надо! Только в благоговейном молчании созерцать светлый образ, слышать напевы рая! Оцените же мои чувства, как подскажет вам ваше сердце исключительно чуткой, чистой, прекрасной женщины и просто человека! Одно ваше – «нет», один ваш жест, – и я покорно отдамся участи и не потревожу вашего взгляда своим вниманием! Да! я… «погасну в мраке дней моих!» – как уже написал я вам, и лишь прибавлю:
Но, умирая в жажде ласки,
Я образ чудный сохраню
И слез горючих уроню
Моря на дивную из сказки!
Я просил положить ответ – в столбике нашего забора, под рябиной: там много дырок.
В комнату заглянула Паша. Я даже не заметил.
– И все-то пишете! и все-то учитесь-мучитесь…
– Ах, это ты, Паша… – сказал я, чувствуя перед ней неловкость. – Ужасно трудно… экзамены!
– Теперь скоро, будете отдыхать. А когда у вас екзамен-ты-то будут, в который день? Помолиться хочу за вас…
Во мне защемила совесть.
– В субботу, латинское экстемпоралэ!…
– Самый злющий? которого боитесь?…
– Геометрии я боюсь и «грека».
– Вы мне тогда скажите. Ну, учитесь, учитесь…
Я поглядел на исписанный листочек. Если бы она знала!
Перед ужином поймала меня тетка. У ней сильно болели зубы, – «ходячий флюс»! – и она была вся обвязана. На весь коридор воняло камфарным маслом. Я даже испугался, как она вынырнула из передней.
– Тоничка, голубчик… – зашептала она таинственно, обдавая меня «зубным», – какая же большая радость? какой ты сон-то необыкновенный видел?…
А я и забыл про сон-то!
– О, я такой сон видел!… такой видел… такого никогда еще не видел! Даже и не верится, что можно такой увидеть! – стал я рассказывать, чтобы чего придумать.
– Думаешь, про меня видел?
– Думаю, что… вам что-то особенное будет! Прямо необыкновенный сон… довольно странный…
– Да расскажи же! А не страшный?…
– Не знаю, как вам покажется.