— Ты, кажется, рад покрасоваться, озорник? — Хокану не упустил случая поддразнить подростка. — Наши носильщики, быть может, единственные в Империи, кому пожаловано право носить сандалии, однако если ты рассчитываешь, что мы погонимся за тобой в луга, то нам, безусловно, придется тебе отказать.
Айяки рассмеялся. Он не сводил с матери темных глаз, излучавших упоение этой прекрасной минутой.
— На самом-то деле я собирался спросить Лакс'ла, нельзя ли мне устроить гонки с кем-нибудь из чо-джайнов. Ведь интересно же узнать — способны его воины догнать кавалерию варваров или нет?
— Если дело дойдет до сражения, то да, хотя сейчас, благодарение богам, мы с Мидкемией не воюем, — ответил Хокану чуть более серьезным тоном. — Но ты уж, будь добр, последи за своими манерами и не задень ненароком достоинство военачальника Лакс'ла, когда надумаешь о чем-либо его спросить.
Ухмылка Айяки стала еще шире. Он рос рядом с этими чужеродными существами, и его вовсе не смущали их необычные нравы.
— Лакс'л еще не простил мне, что я подсунул ему плод йомаха с камнем внутри.
— Простил, — вставила Мара. — Что ни говори, у него было время привыкнуть к твоим выходкам, и этому можно только порадоваться. У чо-джайнов отношение к шуткам не такое, как у людей. — Взглянув на Хокану, она добавила:
— У меня как-то нет уверенности, что они понимают наш юмор.
Айяки скорчил рожицу. Вороной заплясал под ним, и носильщики отшатнулись в сторону от мелькающих в воздухе копыт, потревожив малыша Джастина, а тот, проснувшись, зашелся негодующим плачем.
От шума вороной прянул в сторону. Айяки твердой рукой осадил жеребца, но тот все же попятился на несколько шагов. Хокану сохранял невозмутимость, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться при виде неистовой решимости мальчика подчинить коня. Джастин напомнил о себе, энергично лягнув мать в живот, и Мара, наклонившись к сыну, взяла его на руки.
В это время что-то пролетело сзади мимо уха Хокану, заставив заколыхаться занавески паланкина. Там, где мгновением раньше находилась голова Мары, в шелке появилась крохотная дырочка. Хокану рывком накрыл своим телом жену и приемного сына и оглянулся. В тени кустов у тропы шевельнулось нечто черное. Повинуясь отточенному в битвах инстинкту, Хокану уже не раздумывал.
Он вытолкнул Мару с ребенком из паланкина, заслонив их своим телом как щитом. От резкого движения паланкин перевернулся, создав для них дополнительное прикрытие. Носильщики повалились наземь.
— В кустах! — закричал Хокану.
Стражи, готовые броситься на защиту хозяйки, обнажили клинки, но, не видя, кого следует атаковать, растерянно топтались на месте.
— Да что… — раздался из-под кучи подушек и клочьев занавесей крик огорошенной Мары.
— Там, за кустами акаси! — подсказал воинам Хокану.
Конь начал бить копытом, как будто его ужалил овод. Айяки почувствовал дрожь могучего животного. Вороной нервно поводил ушами и встряхивал густой гривой, несмотря на все старания Айяки его успокоить.
— Тихо, дружище! Стоять!
Он был так поглощен укрощением коня, что пропустил мимо ушей предостерегающий возглас отчима.
Хокану выглянул из-за паланкина. Теперь стражи по его указанию бросились к зарослям кустов. Обернувшись, чтобы проверить, не грозит ли им опасность нападения с другой стороны, он увидел, что Айяки выбивается из сил, пытаясь справиться с конем, и что поведение вороного внушает тревогу. Отблеск солнца, сверкнувший на лаковой поверхности, позволил разглядеть крошечную стрелу, вонзившуюся в бок животного.
— Айяки! Прыгай на землю!
Конь яростно топнул ногой. Стрела делала свое дело — яд, вызывающий бешенство, проник в кровь. Глаза жеребца вылезали из орбит; он поднялся на дыбы и издал почти человеческий стон.