Дива Мариско жеманно улыбнулась, отправляясь в гримерку, прощебетала, что все очень прилично, что театр «маленький, но милый, душа моя, очень милый», и что она надеется исполнить третий дуэт «с кем-нибудь весьма симпатичным, вы же подобрали, верно?» Хедер возблагодарила в душе снобистскую привычку известных певцов репетировать партии по отдельности и приходить только на представление. Может, еще удастся заменить тенора? Но кем??? Мальчики, бегающие при театре, все одно не потянут…
Маранжьез сообщила, что певец вроде как оклемался за антракт и даже возможно будет здесь!
Занавес пополз вверх. Первые завораживающие ноты. Музыка Дорра всегда находилась на грани приличия — дерзкая, напряженная, нереально чувственная. Мариско играючи продемонстрировала парочку переливов нижнего регистра — этакое любовное мурлыкание львицы. Под мужчинами в зале явно вспотели даже сиденья. Хедер всерьез забеспокоилась, не выпустят ли рабочие сцены из рук канаты. Этим деревенским битюгам в принципе было наплевать на высокое искусство, но тут шел однозначный призыв не к сердцу и разуму, а к плоти человеческой, которая, как известно, слаба. Маранжьез со свистом втянула воздух и, глянув на мистрессу, развела руками — мол, запредельно. Нам до этого далеко. Где-то в глубине, покусай его псы, замаячил застегивающий штаны тенор. Выражение его лица было кислым и задумчивым — а не вернуться ли обратно в уборную. Хедер энергичными и не очень приличными жестами пыталась показать ему, что уже пора.
Но незадачливый певец еще и не дополз до своего края сцены, а уже опоздал.
Кто-то очень удивленно выматерился. Кажется, это была Джорданна.
— Мадам Хедер, — зашептала подбежавшая Рэми. — Боже мой, мадам Хедер…
— Это не боже, Рэми, — спокойным голосом смертницы отозвалась мистресса. — Это — идиот.
Мариско была единственной ничего не подозревающей особой, и потому сохраняла на лице призывную безмятежность.
— Воды, — прошептала Хедер. — Нет, лучше — водки.
Глянув на сцену, тенор застонал фальцетом и умчался обратно на исходную точку.
— Обалдеть, — констатировала Маранжьез, хлопнув себя по бедру.
— Катастрофа, — в один голос воскликнули Моран и Гейл.
Перед всем залом стоял Джерард, и он вышел туда явно не плясать вприсядку.
Хедер судорожно пыталась вспомнить, слышала ли она хоть раз, как он поет. Поет ли он вообще?! Ни у Эрфана, ни здесь — ни одной ноты. Какие же цели преследует, появившись на сцене не когда-нибудь и не где-нибудь, а в дуэте с самой Мариско? Вроде бы мстить ей, Хедер, не за что. Для шутки слишком опасно. Впрочем, кто их знает, Иноходцев. Ничто не покажется слишком странным для человека, умеющего вынимать из груди сердце и в то же время неспособного снять с себя маску.
— По крайней мере, смотрится неплохо, — попыталась подбодрить хозяйку Маранжьез; — И держится так… э-э… Уверенно держится.
Слабое утешение.
Вступление его партии. Хедер зажмурилась. Лучше бы театр рухнул прямо сейчас, и спас ее от позора.
Пять минут спустя она открыла глаза, перевела дыхание и, уцепившись за перекладину конструкции, стала судорожно анализировать происходящее, стараясь не паниковать.
Итак, все не слишком ужасно. Голос у него есть. Не тот голос, от которого рушатся колонны, но слушать можно. Дыхание, разумеется, невпопад. Лишь бы не мимо нот. Что ты там вообще делаешь, хотела бы я знать? И тут же мысленно споткнулась — вот на такое был способен только Джерри. Никакому Иноходцу Джерарду эти штуки даже не снились.
После первых фраз голос его окреп, и интонация стала варьироваться.
— Ему высоко! — сказала Джорданна. — Ему же высоко! Эй, помашите дирижеру.
Но свой оркестр «Дикий мед» не на помойке набирал — корректная виолончель быстренько повела основную мелодию, давая певцу возможность, так сказать, опереться на что-либо, и в то же время не дергать основной состав.
Куплет прошел достойно.