- У меня с твоей матерью ничего не было, - отчеканил я, сжимая кисти в кулаки, чтобы избежать соблазна чем-нибудь швырнуть в эту подчеркнуто безразличную физиономию.
- Да, по колдографиям это ничего особенно хорошо заметно! – Вскинулся Забини, наконец-то теряя самообладание и всю свою напускную холодность.
- Вы ведете себя глупо! – Выпалил я, стараясь не сильно повышать голос. – Ваша мать взрослая женщина, и вправе поступать так, как считает нужным. И устраивать свою личную жизнь по своему усмотрению, не советуясь с таким ребенком, как вы!
- То есть она имеет право спать с моим учителем и плевать на мое мнение?
- Я уже сказал, что у нас с ней ничего нет! – Воскликнул я, уже с трудом сдерживая гнев, рвущийся наружу. Безмозглый болван сумел-таки вывести меня из себя.
- Не делайте из меня идиота! – Вскочил Забини, опрокидывая локтем статуэтку на кофейном столике, но даже не заметив этого.
- Вы сами делаете из себя идиота, - в свою очередь поднялся я, нервно откинув полу мантии и тряхнув головой, убирая волосы от лица. – Ревновать мать к ее мужчинам – это совершенно глупо и по-детски. Вы эгоист, Забини, уверенный, что мамочка должна всю жизнь любить только вас одного и подтирать вам сопли!
- Не смейте! – Подскочил ко мне мальчишка с перекошенным от злобы лицом. – Что вы можете знать о любви, если всю жизнь жили в одиночестве? Вы всех ненавидите – и учеников, и учителей, и даже себя самого! Да вам должно быть противно в зеркало смотреть с такой!..
То, что произошло дальше, заняло всего несколько секунд, так что никто из нас не успел толком ничего понять. Отвратительные слова мальчишки стали для меня последней каплей, и я не дал ему договорить, замахнувшись, чтобы залепить ему пощечину. Но опыт квиддичного Охотника позволил ему молниеносно среагировать, перехватив мою руку, стальной хваткой стиснув запястье. А то, что он сделал в следующий миг, похоже, стало неожиданностью для нас обоих. Я думал, что он ударит в ответ, но Забини просто схватил меня свободной рукой за подбородок и поцеловал. Зло, грубо, настойчиво, но все-таки это был поцелуй. Нет, я не ответил. Но позволил…
Оторвавшись от меня и резко разжав пальцы, выпуская мою руку, Блейз развернулся и буквально вылетел из моего кабинета, оставив меня шокированно стоять посреди комнаты, рассеянно потирая запястье.
5. Блейз
Пробежав по темному, сырому коридору, я произнес пароль, влетел в гостиную Слизерина и, не останавливаясь, прохромал в спальню мальчиков седьмого курса. Прошмыгнув внутрь, я быстро разделся и забрался под одеяло, задернув полог. И только потом смог, наконец, дышать. Меня всего трясло от того, что я посмел сделать.
Как Снейп узнал о моем свидании? Наверняка, донес кто-то из привидений. Они умеют подслушивать, оставаясь незамеченными, а потом разбалтывать преподавателям, якобы следя за порядком в школе. Хотя им-то какое дело до этого, если они давным-давно мертвы?
Профессор зачем-то начал оправдываться. Неужели он считает меня настолько наивным ребенком, что думал, что я поверю в такую грубо сшитую белыми нитками ложь? Ничего не было, ну конечно! Будто я не знаю свою мать! Если она решила выйти замуж за Снейпа, то она не отступится, пока не добьется своего. И если пару недель назад они уже целовались, то что им мешало после такой грандиозной пьянки заняться сексом? Или он хотел, чтобы я поверил, будто моя мать показалась ему непривлекательной?
Заявил, что я ревную свою мать к ее мужчинам. Ха! Хотел бы я сказать, кого на самом деле я ревную. И не хочу делить даже со своей матерью. И я ей безнадежно проигрываю, что мучает меня сильнее самой страшной пытки. Я схожу с ума, когда представляю Снейпа целующим ее, как она касается его, расстегивает мантию, стягивая с худых плеч черную ткань…. Я сказал, что он не знает, что такое любовь…. Наверное, действительно не знает, иначе бы не был всю жизнь один. Иначе заметил бы, что я чувствую к нему, и не мучил бы меня так. А он попытался меня ударить. И у меня окончательно сорвало крышу. От того, что он был так близко. От гневных интонаций в ставшем хрипловатым голосе. От того, как раскраснелись его щеки и как горели нескрываемой злостью глаза.
Я никогда не целовал мужчин, и не думал, что смогу сделать это. И даже не предполагал, что захочу. Но в тот миг я ничего не желал сильнее, чем коснуться его, показать, что… он принадлежит мне? Что целовать его имею право только я? Что я могу делать, что хочу, и его мнение меня не интересует? На самом деле, ни о чем таком я не думал, да я просто не в состоянии был думать. В голове что-то щелкнуло, и я сделал то, что сделал, поддавшись порыву.
Его губы оказались сухими и жесткими, с чуть горьковатым привкусом какого-то лекарства. Я жадно целовал их, не помня себя от переполнявших грудь эмоций, чувствуя только огромное возбуждение и всепоглощающее желание, на волю которого хотелось отдаться. А потом понял, что творю, и просто сбежал, пока профессор не сказал что-нибудь, не посмотрел на меня как на ненормального, не оттолкнул…. Но ведь он не оттолкнул же? Он позволил…. Хоть и не ответил, не поцеловал меня в свою очередь, но позволил целовать его…
Я не мог заснуть до утра, сжимая в ладони прохладный кусочек янтаря и прокручивая раз за разом события вечера, наш разговор, превратившийся в спор и вместо драки завершившийся поцелуем, слова, действия, жесты – все перемешалось в голове, превратилось лишь в набор неясных образов и связанных с ними ощущений. Одно я знал точно – я никогда и ни к кому не испытывал ничего подобного.
6. Северус
Я всю ночь работал, сделав лекарств для Больничного Крыла на месяц вперед, лишь бы чем-то себя занять. Потому что стоило мне лечь в постель, и перед глазами всплывало лицо мальчишки, его запах, его тепло… и этот проклятый поцелуй. Как бы я ни заставлял себя думать о чем-то другом, рано или поздно мысли возвращались к выходке Забини, и потому вскоре я перестал пытаться уснуть и принялся заниматься тем, что получается у меня лучше всего – Зельеварением. Но именно из-за того, что я владею искусством приготовления зелий в совершенстве, мне совсем не надо думать во время процесса, ведь все движения уже доведены до автоматизма. А потому это занятие тоже нисколько не отвлекало от мыслей, за которые мне было стыдно перед самим собой. Я пытался внушить себе, что мне это все приснилось, померещилось, но отчетливые синяки на бледной коже запястья были достаточным доказательством того, что все это случилось на самом деле.
Я не мог врать себе – я этого хотел, думал о том, чтобы его поцеловать с тех самых пор, как… Как он, почти полностью обнаженный, помогал мне выйти из воды во время Самайна? Я чувствовал обжигающий жар его тела там, где оно касалось моего, прогоняя парализующий холод испаряющейся с кожи озерной воды… Когда я застегивал на его шее подаренную мною цепочку, еле касаясь пальцами смуглой кожи… Или еще раньше, с того случая, когда Забини варил противоядие для «Ледяного поцелуя»? Я смотрел на него с неприкрытым желанием… Настолько откровенно, что он, несомненно, это заметил. До этого? Когда впервые увидел его с Булстроуд? Я почувствовал возбуждение, наблюдая, как он занимался с ней сексом, глядя на рельефные мышцы его спины, ягодиц и ног, на покрытую капельками пота гладкую темную кожу. Как я сразу не понял, что еще тогда… Нет, еще намного раньше, когда Онория прислала мне письмо с просьбой за ним приглядеть, и я слишком живо представил, чем занимается Забини после отбоя. Еще в первый день сентября я вступил на эту скользкую дорожку, и она привела меня к тому, что я имел сейчас – безотчетное, неконтролируемое, сумасшедшее желание, направленное на совершенно неподходящего человека.
Я никогда не допускал даже мысли о связи с ученицей – это претило мне как преподавателю. Я никогда не помышлял о мужчинах – это противоречило моей сугубо гетеросексуальной натуре. Как я мог дойти до того, чтобы захотеть мальчишку-ученика? Все мои принципы профессора сейчас летели в тартарары вместе с уверенностью в собственной ориентации. Неправильно. Ненормально. Абсурдно. Глупо. Аморально. Я придумывал множество слов и названий для этого, но это ничего не значило. Если это извращение, то я – извращенец, ибо ни одно из отвратительных определений не меняло сути моих помыслов и желаний.