Смущенно улыбаясь, Давлят Шарипов сказал своему начальнику, что майор просил помочь составить донесение. Давлят стеснялся, что из-за плохого знания языка он доставляет Василию Ведину много лишних хлопот.
Они вошли в лабораторию - маленькую комнатку без окон - и взялись за проявление пленки. Снимки получились плохие - Шарипов не дал необходимой выдержки, и им пришлось порядочно повозиться, пока были получены первые отпечатки.
Майор Коваль долго рассматривал снимки. Шарипову показалось, что ему не хотелось выпускать их из цепких сильных пальцев с кривыми, уродливыми, коротко остриженными ногтями.
- Теперь не уйдет, - сказал он Ведину. - Что ж, положите туда же, в дело.
Ведин открыл дверцу красного шкафа, выдвинул один из ящиков и извлек оттуда толстую папку с бумагами, а также стеклянный сосуд, где лежал скомканный грязный платок и обломок голубого изразца.
Четыре дня и четыре ночи оперативные работники отдела вели наблюдение за госпиталем. Но подполковник Глуховский словно сквозь землю провалился. В госпиталь приходили и уходили разные люди, но никого похожего на графа среди них не было.
"Он ушел в первый день", - решил Коваль и вызвал Ведина, Шарипова и Садыкова. Лейтенант Садыков - новый сотрудник отдела - только недавно прибыл из специальной школы.
- Так вы говорите, что в ваше первое дежурство из госпиталя не вышел ни один человек? - спросил у него Коваль.
- Так. Только военный врач. И еще старик, один из тех, что привозят в госпиталь дрова. Из местных людей.
- Вы его знаете?
- Нет, но это местный человек.
- Откуда это вам известно?
- Он подошел к ишаку, на котором приехал, и выругался по-таджикски.
- Вы видели, как он приехал?
- Нет.
Майор долго молчал. А затем сказал тихо, спокойно:
- Вы разведчик... Какое дело испоганили...
Скуластое, худощавое лицо Садыкова приняло то мучительное выражение, какое бывает у людей только в минуту большого несчастья.
- Не может быть, товарищ майор! - сказал он.
- Что "не может быть"? Что вы понимаете? Вы знаете, сколько времени придется потратить, пока опять нащупаем? - Коваль помолчал, улыбнулся. - А вам советую подать рапорт о переводе в другую часть. Ну, в интендантство.
Шарипову казалось, что каждое слово майора Коваля направлено против него. Он-то знал, кто действительно виновен в том, что граф Глуховский смог скрыться.
"Нужно сказать, - подумал Шарипов. - Нет. Не смогу..."
Он взглянул на пришибленного Садыкова и, плотно сжав свои маленькие, бантиком губы, отвернулся к окну.
За окном падал белый пушистый снег.
Г л а в а в т о р а я, в которой коня нашли за километр
от таинственного всадника
И не погибнет от обиды обиженный,
И не вечная жизнь суждена обидчику.
А л ь-М у т а н а б б и
3 марта 1961 года все эти люди собрались на маленькой станции Кипчак. Женщины в сырых, тяжелых брезентовых плащах, с бидонами и корзинами. Таджики в намокших ватных халатах.
Светало.
Тусклые лампочки под плоскими эмалированными абажурами светили серо, мутно. Дверь время от времени хлопала, взвизгивая растянутой, намученной пружиной, и тогда в помещение доносился сырой шепот дождя.
На станции пахло мокрой одеждой. Было сыро, душно и холодно.
"Шарипов, - думал Аксенов. - Майор Шарипов. С его маленькими, бантиком губками. С неестественно правильной русской речью. Такой, как у дикторов московского радио. Всегда в гражданском костюме. С золотой звездочкой над карманом. И с ним Ольга. А я здесь".
Аксенов поежился, вынул влажные папиросы, размял табак пальцами и закурил.
"Но почему так бывает? - думал он. - Ведь все всегда знали, что я и Оля... Что я и Оля не можем друг без друга. Еще в шестом, да нет, в пятом или в четвертом классе, когда этот дурак Севка всегда писал на доске Боря+Оля. Пока я ему не набил морду.