От слов потели и дымились ситцевые рубахи, ветер над головами шел едкий и медленный.
И Кириллу Михеичу почти также показалось, хотя и не понимал слов, не понимал звонких губ человека в зеленом киргизском седле.
- Товарищи!.. Требуйте отмены предательских договоров!.. Требуйте смены замаскированного слуги капиталистов - правительства Керенского!.. Берите власть в свои мозолистые руки!.. Долой войну... Берите власть...
И он, взметывая головой, точно вбивал подбородком - в чьи руки должна перейти власть. А потом корявые, исщемленные кислотами и землей, поднялись кверху руки - за властью...
Кирилл Михеич оглянулся. Кроме него, на постройке не было ни одного человека в сюртуке. Он снял шляпу, разгладил мокрый волос, вытер платком твердую кочковатую ладонь и одним глазом повел на Запуса.
Гришка Заботин, наборщик из типографии, держась синими пальцами за серебряные ножны, говорил что-то Запусу. И выпачканный краской, темный, как типографская литера, гришкин рот глядел на Кирилла Михеича. И Запус туда же.
Кирилл Михеич сунул платок в карман и, проговорив:
- Стрекулисты... тоже... Политики! отправился домой.
Но тут-то и стряслось.
За Казачьей площадью, где строится церковь, есть такой переулочек Непроезжий. Грязь в нем бывает в дождь желтая и тягучая, как мед, и глубин неизведанных. Того ради, не как в городе - проложен переулком тем деревянный мосток, по прозванью троттуар.
Публика бунтующая на площади галдит. По улицам ополченцы идут, распускательные марсельезные песни поют. А здесь спокойнехонько по дощечкам каблуками "скороходовских" ботинок отстукивай. Хоть тебе и жена изменяет, хоть и архитектор-англичанин надуть хочет - постукивай знай.
И вот топот за собой - мягкий по пыли, будто подушки кидают. На топот лошадиный что ж оборачиваться - киргиз он завсегда на лошади, едва брюхо в материю обернет. А киргиза здесь как пыли.
Однако обернулся. Глазом повел и остановился.
Вертит исправничья лошадь "Император" под гладкое свое брюхо желтые клубы. Копыта как арканы кидает.
А Запус из седла из-под шапочки - пильменчиком веселым глазом по Кириллу Михеичу.
Подъехал; влажные лошадиные ноздри у суконной груди подрядчика дышат - сукно дыбят. Только поднял голову, кашлянул, хотел он спросить, что мол, беспокоите, - наклонились тут черные кожаные плечи, шапочка откинулась на затылок. Из желтеньких волосиков на Кирилла Михеича язычок полвершка - и веки одна за другой подмигнули...
Свистнул, ударил ладонями враз по шее "Императора" и ускакал.
II.
Соседом по двору Кирилла Михеича был старый дворянский дом. Строился он во времена дедовские, далеко до прихода Кирилла Михеича из пермских земель. И как сделал усадебный флигелек себе Кирилл Михеич на место киргизской мазанки, так и до этой новой кирпичной постройки - стоял сосед нем и слеп.
Пучились проросшие зеленью ставни. Били, жгли и тянули их алые и жаркие степные ветры, кувыркались плясами по крыше, визжали истошно и смешно в приземистые трубы, - не шевелился сосед.
А в этот день, когда под вечер на неподмазанных двухколесых арбах киргизы привезли кирпичи на постройку, - заметил Кирилл Михеич сундушный стук у соседа. И вечеровое солнце всеми тысячи зрачков озверилось в распахнутых ставнях.
Спросил работника Бикмуллу:
- Чего они? Ломают что ль?
Поддернул чимбары*1 Бикмулла (перед хорошим ответом всегда штаны поддерни, тибитейкой качни), сказал:
- Апицер - бий - генирал большой приехал. Большой город, грит, совсем всех баран зарезал. Жрать нету. Апицер скоро большой город псех резить будет. Палле!..
В заборе щели как полена. Посмотрел Кирилл Михеич. ______________
*1 Штаны.
Подводы в ограде. Воза под брезентами - и гулкий с раскатцем сундушный стук, точно.