— Такой послушный… — произносит мужчина, любуясь ярко выраженными сейчас скулами парня, и нехотя вытаскивает из его рта пальцы, взглянув на тянущуюся за ними ниточку слюны. Не сдержавшись, он наклоняется, страстно целуя юношу и одновременно с этим поднимая одну его ногу за колено и неторопливо проникая в Локи двумя пальцами, расстягивая медленно, с довольно мурчащим в грудной клетке наслаждением.
Раскрасневшийся и вспотевший, Лафейсон лежал под ним, отчаянно кусая губы и сжимая пальцами тёмно-зелёные простыни.
— Ты прекрасный, — говорил Тор, целуя его коленку, — с первой же секунды я заметил твои длинные, чудесные ноги, — он сделал первый толчок, ощущая, как струны внутри него натягиваются так, что почти рвутся от созданного напряжения, — а потом я увидел твои губы, — продолжал уже с большим трудом говорить он, — такие восхитительные, как оказалось, на вкус чем-то похожие с летним дождём. И твои глаза… — мужчина вёл свободной ладонью по животу и груди парня, на которой вырисовывались чуть заметные мышцы, — в них ничего нет. Это сбивает с толку, потому что обычно глаза — самое прекрасное в людях. Им поют так много баллад, сочиняют столько стихов… — Локи сглатывает, и Тор с внимательностью хищника наблюдает за этим движением кадыка. — Скажите, лорд Локи, у вас есть душа? Хотя нет, можете не говорить, — он склоняется всем телом ближе, от чего меняет угол проникновения, и парень вскрикивает, рефлекторно дёрнув ногами. Тор делает медленные, мучительные для них обоих толчки, и оттягивает время до момента наслаждения с искусностью извращённого мастера. — Я знаю ответ. Знаю, что вы — демон, Локи, и что Бог не сыщет на вас прощения. Вы продали душу за свою красоту.
Его рука движется выше, продолжая давить на хрупкое с виду тело, и наконец обхватывает шею. Пару секунд Тор даёт юноше на осознание, и, завидев в его глазах начинающий зарождаться страх, сильнее сжимает его горло, начиная двигаться быстрее, с большей грубостью, будто желая — хах — выбить из парня всю душу. Одинсон наблюдает за тем, как искры наслаждения настоящими молниями пронзают тело Локи, как он закатывает глаза, пытаясь вдохнуть, и как пальцы на его дрожащих ногах поджимаются. Он кончает, и Тор нагоняет его уже через несколько секунд, постепенно ослабляя хватку руки.
Они лежат рядом. Тор — пытаясь отдышаться, а Локи — отчаянно хватая ртом необходимый ему сейчас кислород, и оба бессвязно смотрят в потолок, пытаясь переварить все чувства, мысли и слова. Так продолжается долгие несколько минут, а затем Одинсон поднимается с постели, застёгивая штаны и поправляя рубашку. Сын Лафея смотрит ему в спину, уже почти успокоив дыхание.
— Я должен показать тебе кое-что, — говорит он.
— Ты и без того уже показал мне достаточно много, разве нет? — хмыкает мужчина, застёгивая манжеты.
— Я покажу тебе свою душу, Тор, — отвечает Локи, и тот оборачивается, хмуро и непонимающе смотря на него, — свою душу. Во плоти. Ну, или почти во плоти.
Накинув на голое тело белоснежную ночнушку чуть ниже колена, он берёт со стола зажженный подсвечник и жестом просит Одинсона идти за собой. Преодолев несколько этажей, он открывает незапертую дверь на чердак и заводит Тора во внутрь, в обитель своей собственной души.
На портрет сейчас падала тень, поэтому разглядеть, что на нём изображено, было абсолютно невозможно. Взяв Тора за руку, в другой всё ещё держа свечи, он делает медленный шаг вперёд, озаряя комнату жёлтоватым светом. Картина в миг стала видна их взору.
У Одинсона по спине прошёл холодок. То, что он увидел, заставляло усомниться в существовании Бога, но поверить в Дьявола! На портрете был абсолютно точно изображён Локи, стоявший сейчас рядом с ним и сжимающий его ладонь в свой, как единственный спасательный канат над пропастью. Схожесть с оригиналом выдавали маленькие черты — изящная шея, открытая воротом, скулы, светлые губы, длинные чёрные волосы. Будто с парня кто-то писал извращённую карикатуру. Рот был искажён в неприятной ухмылке, а взгляд выражал такую надменность, что, казалось, по изначальному плану художника на голове парня должна была располагаться корона. Но на самом деле привлекало внимание вовсе не лицо юноши (коим, пожалуй, существо на портрете назвать уже было трудновато). Акцент был направлен на испачканные в крови руки. Точнее, это, конечно, не кровь, говорил себе Тор, а лишь краска, как и всё остальное. Такая же, какой нарисован след от засоса — в том же самом месте, где его в порыве страсти оставил он.
Последняя деталь заставила запоздало дёрнуться. Он ошибается, такого не может быть. Просто совпадение, или, быть может, какая-то неточность, ведь это абсолютно невозможно! Но что за сиреневый оттенок начинает проявляться на шее портрета прямо на его глазах? Это следы от ладоней. Тор уверен, что знает, откуда они появились.
— Это моя душа, святой отец. Ты лицезреешь то, что видит твой Господ, — холодно произносит Локи, и Одинсон обращает всё-таки взгляд на него, — скажи честно, Тор, ты меня боишься?
В тот же момент мужчина одёргивает руку, испытав на подсознательном уровне какое-то странное отвращение, смешанное со страхом. Он вдруг вспомнил, как испуганно на Локи смотрела девочка с улицы — словно тот был весь в крови и людских потрохах, а не в прелестном деловом костюме. Лафейсон тогда кинул на неё чуть заметный раздражённый взгляд, и та, вскрикнув, убежала прочь. Тор не придал этому значения в тот миг: был слишком сконцентрирован на очаровательной шее торопившегося домой парня.
— Ты боишься меня, Тор? — твёрже спрашивает Локи, делая шаг к отступившему Одинсону. — Что случилось? Я же нравился тебе так сильно пару минут назад.
— С тех пор прошла целая вечность, — отвечает Тор, с лёгкой опаской глядя то на юношу, то на его исковерканное отражение. Локи чуть смеётся.
— Это не так. Но ты уже хочешь сбежать, верно? — буквы звучат твёрже, чем обычно, с каким-то рычанием, в то время как взгляд Локи остаётся обманчиво спокойным, и это пугало Тора до чёртиков, потому что он знал, он видел, что Локи не спокоен. Его почти трясло от злости, в которую погружался его разум. — Хочешь рассказать всем, что я — убийца, грешник, да? Вот только у тебя ничего не получится! Никто не поверит ни единому твоему слову! Ты боишься меня, Тор?! Это прекрасно, потому что ты и должен бояться меня! Я способен убить тебя, разорвать твоё сердце на кусочки, а после выкинуть гниющее тело в реку! Я уже сделал так с Сандрой, сделаю и с тобой. Быть может, это станет проклятьем для каждого, кто делит со мной ложе.
Инстинкты сработали сами. Тор сделал грубый рывок вперёд, прорычав что-то перед тем, как пришпилить Локи за горло к ближайшей стенке, пока не сдавливая, а просто сдерживая на месте.
— Не делай этого! — вдруг взмоляется Лафейсон, и под своей ладонью Одинсон чувствует, как бешено сейчас бьётся его сердце, будто ещё удар — и разорвёт кожу. — Пожалуйста, Тор, я не знаю, что со мной происходит, я… — мужчина нахмурился, увидев слёзы, вскипающие в глазах парня и медленно стекающие по щекам, капающие на его запястье. — Мне так страшно, Тор, я… Тор, меня переполняет что-то ужасное, оно будто сжимает меня в своих лапах и не позволяет нормально дышать, оно контролирует меня, Тор, пожалуйста, просто… — парень всхлипывает и негромко произносит, болезненно смотря на него, — помоги мне.
Хватка Одинсона ослабевает скорее от шока, от спутанности, непонимания того контраста, который только что произошёл. Локи выглядит раненой пташкой, но его глаза — всё ещё не такие живые, как должны быть, словно застланы туманом. Игла осознанности пронзает Тора: юноша лжёт! Просто пытается выжить! Уличить момент, вот и всё, что ему нужно, а не какая-то помощь.
— Я уже ничем не могу помочь тебе, Локи, — произносит Одинсон, с новой силой сжимая хрупкое горло в своей руке. Сын Лафея пытается глотнуть хоть немного воздуха, одной рукой обхватывает держащую его руку Тора, инстинктивно пытаясь вырваться, барахтаясь ногами, пытаясь найти опору, но всё безрезультатно.