— Пообещай мне минутку посидеть спокойно, — попросил Спайк и после кивка Винки медленно отпустил её плечи. К его огромному облегчению, слово она сдержала и не рвалась что-то с собой сделать, только всё ещё немного подрагивала, поэтому он уже почти спокойно достал палочку и расправил подол своей мантии. Скептически осмотрев заляпанную фиолетовой слизью, пылью и соплями Винки ткань, Спайк наколдовал несколько очищающих и следующим заклинанием отхватил изрядный кусок.
— Торжественно нарекаю тебя полотенцем, — пробормотал он вполголоса и протянул его Винки. Та смотрела с такой недоверчивой надеждой, что даже неловко становилось. — Ты согласна?
— Да! Да, Винки согласна! Спасибо! Спасибо, хозяин молодой мистер Малфой! — провизжала она, с торопливой яростью срывая с себя замусоленный костюмчик — зрелище, без которого Спайк предпочёл бы обойтись — и заматываясь в кусок черной ткани с так и не сошедшими окончательно весёленькими фиолетовыми разводами.
— Просто Драко, — попросил он. — И можешь почистить своё полотенце сама? А то у меня не слишком хорошо получилось, похоже, эта дрянь какая-то особо стойкая. Хоть бы не ядовитая…
— Да, хозяин Драко, — сияющая Винки низко поклонилась и щёлкнула пальцами; её новая одёжка приобрела свой естественный цвет — как и его собственная, только теперь сильно укороченная, мантия, — а с довольной мордашки пропали пятна сажи. Спайку с некоторой долей гордости подумалось, что она будет самой готичной эльфийкой во всём Хогвартсе и Кричеру это наверняка понравится, ведь он раньше принадлежал Блэкам.
— Ты не против остаться в замке и помогать на кухне?
— Винки с радостью, хозяин Драко, — она снова поклонилась, ушами собирая с пола пыль.
Возиться сейчас со шкафом не было ни желания, ни смысла — всё равно проверить результат без помощи с той стороны весьма затруднительно, — но зато можно отчитаться Тёмному Лорду о первом успехе и выиграть ещё немного времени до момента, как тот пожелает выказать своё неудовольствие по поводу промедления с заданием.
До подземелий Спайк шёл в приподнятом настроении, и косые взгляды редких встречных на его изуродованную мантию были ему совершенно безразличны.
***
Энтузиазма Рона хватило ровно на два похода в библиотеку, после чего у него резко прибавилось тренировок по квиддичу, но Гермиона не особенно расстроилась, так как и не рассчитывала на иное. Исследования шли с переменным успехом. В знаниях о проявляющих чарах и способах обнаружения скрытого она уже сейчас могла бы поспорить с любым экспертом в этой области, но учебник Принца оставался неприступен, и ей начинало казаться, что ничего скрытого в нём и вовсе нет. С использованием человеческой крови в зельях всё обстояло плохо — никаких упоминаний даже в запретной секции, так что либо это настолько тёмная магия, что темнее не бывает, либо другая область магической науки, либо Малфой действительно просто так идиотски пошутил. Хотя в последнее как-то не верилось — не вязалось выражение его лица в тот момент с версией о шутке, — а регулярные посещения кухни, о которых периодически докладывали дежурившие там по просьбе Гарри Кричер и увязавшийся за ним Добби, говорили в пользу первого варианта (о чём, скажите на милость, кому-то вроде него часами разговаривать с эльфами, если только не пытаться промыть им мозги), и Гермиона не могла отбросить даже малую вероятность. С Империусом она зашла в тупик, потому что единственный известный способ его диагностики был незаконным, в некотором роде даже аморальным, и гарантировал испытуемому скорую смерть, если только рядом не было опытного колдомедика, но даже тогда оставался шанс на летальный исход. Зато стало немного более понятно, каким образом волшебникам вроде Малфоя-старшего удалось отговориться от суда и почему применение Империуса имело такую продуктивность и популярность среди приспешников Волдеморта, да и в принципе у любых тёмных волшебников и просто преступников.
Малфой-младший тем временем продолжал вести себя ненормально и — что удивительно, но закономерно, если её теория верна — ни разу не сбился на прежние привычки. Более того, кажется, он задался целью преследовать её и выводить из себя, но так, чтобы даже пожаловаться никому было нельзя. Трижды в день она вместе с друзьями вынужденно терпела его любезности — и кривлянье Паркинсон — в Большом зале, но снова перейти на пятиминутные посещения не позволяло вытребованное Гарри и Роном обещание нормально питаться и уделять им больше внимания; на уроках и во время перемен Гермиона умудрялась ювелирно избегать Малфоя, но по вечерам в библиотеке деваться было некуда: он прямо-таки с маниакальным упорством подсаживался к ней за стол чуть ли не каждый день. Гермиона стойко делала вид, что его не замечает, но сама краем глаза постоянно за ним следила — не выкинет ли чего; от этого закономерно падала её продуктивность и уже начинала развиваться самая настоящая паранойя. Хуже того, все — кроме Гермионы, Гарри, Рона, Джинни и Невилла — ему поверили и уже принимали поведение Малфоя за чистую монету, словно бы и не знали его прежде. Даже Луна бормотала что-то несусветное про плотоядного, но хорошего мозгошмыга, который повывел плохих, а Макгонагалл вполне благосклонно улыбалась, когда ему случалось придержать для неё дверь или отвесить очередной комплимент, точно не помнила всех сотворённых им на протяжении многих лет гадостей и мерзкого характера; девчонки же, вне зависимости от курса и факультета, дружно назначили Малфоя своим новым объектом для поклонения, наравне с Гарри.
Быть может, и сама Гермиона в конце концов поддалась бы, поверила, ведь сын за отца не отвечает, а люди меняются, как справедливо заметила однажды Лаванда в ответ на её возмущение, что они с Парвати снова обсуждают «очаровашку Малфоя», — если бы не замечала острые, изучающие взгляды, которые тот бросал на неё, когда думал, что она не видит; если бы Гарри не рассказал ей в позапрошлом году об участи мистера Крауча; если бы не сотни похожих случаев, о которых Гермиона прочитала за последние несколько недель.
Отвратительнее всего было иметь реальную возможность всё выяснить, но бояться не то что ею воспользоваться, но даже поделиться с друзьями самим фактом её существования, ведь когда она решится… если её поймают — три поцелуя дементора (согласно «Магическому своду законов и определяющих прецедентных случаев Великобритании»); если хоть что-то пойдёт не так — мёртвый Малфой. Гермиона не хотела взваливать на их совесть этот груз и делать ребят соучастниками в глазах закона. Пусть дементоры ушли из Азкабана, но смертная казнь есть смертная казнь, и уж Министерство что-нибудь придумает в качестве заменителя.
В том, что рано или поздно она всё же решится, Гермиона не сомневалась: ситуация за пределами Хогвартса становилась всё хуже, списки погибших и пропавших без вести, публикуемые в Пророке, — длиннее, директорское кресло в Большом зале пустовало намного чаще, чем бывало занято, а они просто сидели в школе и ничего не делали. Собственная бесполезность и страх однажды найти в газете имена родителей выматывали и давили на психику не меньше преследований Малфоя.
За несколько дней до первого в этом году похода в Хогсмид терпение Гермионы закономерно лопнуло.
Началось с того, что Малфой после ужина в четверг поймал её в дверях Большого зала и с широкой улыбкой сказал:
— Мисс Грейнджер, не соблаговолите ли вы оказать мне честь и составить компанию в эти выходные?
— А? — она подумала, что ослышалась.
— Ты, я, сливочное пиво… Хогсмид, Грейнджер, алло. Предлагаю «Три метлы», но можно и в «Кабанью голову», чёрт, да я даже на Паддифут и твоих бестолковых дружков в качестве стражей девичьей чести согласен.
— Это что, свидание? — ошеломлённая Гермиона застыла на месте и попыталась обратить происходящее в шутку.
— А ты хочешь, чтобы это было свидание? — с готовностью предложил он и фамильярно подмигнул.
— Нет! — её голос сорвался на истерический крик. — Не хочу! Да сколько можно, я вообще не хочу больше никогда тебя ни видеть, ни слышать!