***
Люди зачарованно смотрели на ревущий огонь, кто-то из детей испуганно заплакал, но остальные стояли молча глядя на пламя с восхищением. Некоторые даже опустились на колени, вполголоса читая длинные стихи, назначения которых Марафел и Тимони не понимали.
— Видно ведьмы от страха языка решились, раз не кричат, — пробормотал какой-то старик. — Ишь как очищает пламя во имя богини! Такое нечасто увидишь.
Марафел и Тимони не поняли, о чем говорит старик. Они не могли представить, что такое — сжечь кого-то заживо, и объяснения горожан о силе богини стали единственным, что у них было.
Их крепко держали, и рвануться к помосту в попытке спасти они не могли. А вскоре, когда дым и пламя сплелись в единое черно-золотое целое, их обоих придавило безысходностью. У Тимони сами собой потекли слезы, Марафел же никак не мог заплакать, только сердце билось часто и больно.
В небо поднималась колонна огня и дыма, и чем выше она становилась, тем больнее было в груди. Марафел прошептал имя Лайли, а Тимони только опустил голову.
Люди же медленно расходились, а когда обрушился столб, вызвав облако искр, кто-то удовлетворенно сказал:
— Теперь вы свободны. Нет больше влияния ведьм.
Ни Марафел, ни Тимони не поняли этих слов.
Над землей стлался тяжелый запах, Марафел рванул застежку плаща, будто это именно ткань слишком сильно сжимала горло.
— Неужели ты ничего не мог сделать? — хрипло спросил он, обернувшись к Тимони, но тот не отрывал взгляда от костра, а губы беззвучно шевелились. Марафел приблизился и вслушался. Тимони бесконечно повторял:
— Как тяжело подобрать заклинание! Вертятся сотни неведомых слов. Скоро двоих отведут на заклание, я не сниму с их запястий оков…
Марафел нахмурился, но смысл ускользал от него.
Пламя костра рванул проснувшийся ветер, но Марафел не успел понять, погибли девушки или огонь еще мучает их. Тимони продолжал шептать:
— Где же ты, магия, сила надежная?! Я полагался всегда на тебя. Знаю прекрасно, надежда здесь ложная, мне не спасти их и даже себя. Буду теперь ненавидеть я недругов и отомщу, уведу их во Тьму… Канут во мраке, а я с ними следом. Эй, где же сила?! Капля хоть, ну?! — голос Тимони изменился, в нем звучали холод и горечь. — Видно не слышат меня за околицей, молча на небо тогда я взгляну, а на губах взращу слово — и сторицей я за друзей своих жизней возьму.
Тимони замолчал и закрыл глаза, точно погрузился глубоко в себя. Марафел, испугавшись, схватил его за руку, и тут же услышал:
— Странно, во имя спасения не было в мыслях моих заклинания слов, мысли о мести — и в памяти выбило: каждое слово, как бремя оков. Да, тяжело подобрать заклинание, новому я уже вовсе не рад. Двое за мага ушли на заклание, я в этой смерти один виноват!
Марафел удивленно смотрел на него.
— Тимони, — позвал он, вновь тронув за руку. — Эй! Неужели мы теперь так и будем стоять здесь?
— Нет, — голос этот сначала показался совершенно чужим, Марафел мог бы поклясться, что говорил не Тимони, и все же — именно он. — Нет, теперь мы пойдем в Столицу. Император всему виной, он ответит за то, что произошло.
— Император? — Марафел не успел договорить — Тимони посмотрел прямо на него, и глаза его были темные, как ночь.
— Да, Марафел, мы едем в столицу, — он отвернулся от костра, смахнул слезы со щек безразличным жестом. — Я многое понял об этом мире, у меня есть лишь один путь — месть. Только силой я могу ответить на силу, здесь действует лишь этот закон.
Его голос стал твердым, ледяным, чужим — странным. Марафел отвел глаза, опустил голову. Может, и Тимони больше нет?
— Но ведь… это значит… Это значит, что ты выбрал путь Тьмы, — сказал он тихо. Тимони расхохотался.
— Разве ты ничего не понял? Это — Темный мир, Марафел. Так что же, ты идешь со мной?
— Да, — он вздохнул. — Да, потому что мне некуда больше идти.
За их спинами медленно умирало пламя, черные угли скрывались в сером пепле, черный дым превращался в сизый, тягостный запах стлался над землей. Марафел словно остался совершенно один в чужом и мрачном мире.
До него донесся чей-то смех, и Марафел ощутил темную волну ненависти и презрения — Тимони нашел взглядом смеющегося, и тот замолчал, сильно закашлялся, будто кто-то ударил его в грудь. Марафел вздрогнул и тут же Тимони грубо схватил его за руку.
— Нам пора.
========== Часть 8 ==========
Марафел не слушал, о чем Тимони говорил с Алланией, он не помнил, как им отдали лошадей. Вдруг стало абсолютно все равно, что произойдет дальше, выполнят ли они просьбу Нака. Больше не хотелось быть героем. Он все бы отдал только за то, чтобы Лайли продолжала жить… И одиночество, обступившее со всех сторон, мешало видеть и чувствовать. Он словно оказался в непроницаемом пространстве. Радость забыла путь к нему.
Тимони только усмехался, глядя на Марафела. Кристально ясно — Смерть Императора откроет ему глаза, что жить можно и дальше, как только девушки будут отомщены.
Тимони вызнал у Аллании, что столица лежит на западе. Он изрядно напугал ее, так что точнее объяснить дорогу она просто не смогла. Однако радовало, что она поняла — лучше делать так, как он скажет. Даже решила, что никто не должен знать, куда они направляются. Наверняка после Алления долго молилась Богине, чтобы та оградила их город от подобных чужаков.
Когда лошадей наконец-то вывели из опостылевшей конюшни, они переглянулись. Алети и Миэки тревожно заржали, выражая единодушно одну и ту же мысль: дрянная конюшня — не самое плохое в этом путешествии.
Тимони сам нацепил на них упряжь. И кони вдруг почувствовали необъяснимый ужас. Все идет не так, как следует. Лаон переступила с ноги на ногу, склонила голову к шее Долинга. Если бы она могла произнести хоть слово, то предложила бежать. Долинг понимающе кивнул ей, оглянулся на Алети и Миэки, настроение которых было далеко не философским, и вздохнул. Кони Бейби Нака гордые, они унижены тем, что с ними произошло. Похоже, они не скоро заметят, что изменения настолько трагичны.
Когда же кони увидели Марафела, Алети и Миэки тоже ощутили, что случилось нечто непоправимое. Он молчал.… И, скорее всего, ему было уже неважно, едет ли он на разумной лошади или на бессловесной глупышке. Что-то разбило ему сердце.
Тимони весь день молчал, втайне Марафел был даже рад этому. Покинув город, они двинулись по наезженному тракту и почти что не отдыхали в пути. Марафел не стал ломать себе голову, пытаясь понять, откуда Тимони знает дорогу и что им движет. Он ни о чем не спрашивал. Душа разрывалась от боли, но все же он чувствовал, что страдания скоро отступят, и это немного пугало.
Значит, он любил не истинной любовью? Но и сейчас образ Лайли стоял перед глазами, он мог представить, как она улыбается, смеется, хмурится, спорит… Ее облик не уходил, не хотел растворяться в глубинах памяти. Марафел никак не мог понять, что происходит. Он любил так сильно, как только мог. Любил? Неподходящее слово! Он любит! Тогда… Тогда почему боль уходит? Почему? Неужели он может любить кого-то еще беззаветней? Неужели он обманывал себя? Такое случается только тогда, когда истинный свет души испачкан. И Марафел тщетно пытался найти в себе силы уберечь как последнюю святыню эту боль утраты.
Темнело. Солнце последние несколько часов упорно не хотело высовываться из-за лохматых туч, потому вечерние сумерки подобрались раньше. Тимони свернул с тракта, выбрав небольшую полянку в окружении серебристых ив для привала. Он отпустил лошадей пастись, а сам развел небольшой костерок, причем сделал это по своему обыкновению — с помощью магии. Марафел хмыкнул, но говорить не решился. К тому же вокруг все равно никого не было.
Тимони уселся у огня, скинул плащ и замер, глядя на оранжевые языки пламени. Похоже, ему не требовалось еда. Марафел вытащил ломоть хлеба и воду. Он не мог сказать, что особенно хочет есть, но понимал, что это необходимо.
— Интересно, Марафел, ты не пытаешься осознать, что со мной происходит? — насмешливо спросил Тимони.