Если бы вы только видели, какие это были прекрасные ширмы! Когда подкопил на Школу изящных искусств и бросил работу, хозяин чуть не обалдел. Сказал мне, что я идиот, что эти ширмы покупают теперь для самых раскошных будуаров в Париже. Говорил, если я начну писать на полотне, то я пропал, я разучусь расписывать все эти ширмы. Но я должен был бросить работу, хотел научиться писать обнаженное женское тело – вот что мне нравится.
Хотя в Школе я этому никогда по-настоящему не научусь.
Огюст сказал уже спокойнее:
– Вот почему мне нужна мастерская, пусть даже и неудобная.
Дега горько расхохотался.
– И к тому же кому какое дело, что мы делаем? Да имеет ли значение то, что мы делаем…
– Конечно, имеет, – ответил Фантен. – Вот Моне, например, скоро выставит новую картину – «Олимпия». Я видел ее у него в мастерской. Это новое слово в изображении обнаженного тела.
Дега спросил:
– Она что, без ног и без рук?
– Нет, эта картина понятна каждому. Даже тебе, Дега. Прекрасная обнаженная натура.
– Тебе нравятся вся и все, – съязвил Дега.
– Неправда, – настаивал Фантен. – Мне не нравится Бугеро, Кутюр, Жером, Кабанель, Шассерио [34] .
– И все равно ты малокритичен для хорошего художника, – сказал Дега.
– И еще мне иногда не нравится Дега, – добавил Фантен.
– От этого ты не станешь знатоком, – отозвался Дега. – Иногда мне самому не нравится Дега.
Огюст вывел их из конюшни. Ему надоели споры, и к тому же он точно знал теперь, что ему надо. Споры внесли ясность в его мысли. Лучше хоть эта мастерская, чем никакой. И еще ему не хотелось, чтобы они встретились с Розой, которая должна была скоро прийти.
Моне сказал Огюсту:
– Хотя я и вырос в Гавре, но родился неподалеку отсюда.
Огюст заинтересовался.
– И я тоже.
Они сравнили даты и обрадовались, обнаружив, что не только родились неподалеку друг от друга, но и с разницей всего в два дня. Удивило и такое совпадение, что их отцы пошли регистрировать их в ту же мэрию того же района и в один и тот же день. Огюст и Клод Моне отправились проверить, стоит ли мэрия на прежнем месте.
3
Лекок был недоволен, когда Огюст сообщил ему о новой мастерской. Он посмотрел на незаконченную женскую голову, над которой трудился Огюст, и сказал:
– Это несерьезная причина.
– Разве вам не нравится голова?
– Голова ни при чем. Все дело в девушке. Огюст смутился.
– Я все знаю об этой мадемуазель, – сказал Лекок. – Какие уж тут секреты. Разве можно скрыть что-нибудь от привратника?
– Что же вы молчали?
– А что я мог сказать? Разве это остановило бы вас?
Кровь бросилась Огюсту в лицо, когда он понял, что Лекок его не одобряет. И Лекок был прав.
– Я совсем не против того, что вы переезжаете, – продолжал Лекок, хотя это не совсем соответствовало действительности: он был очень против, но не хотел подать виду. – Все дело в том, как вы переезжаете. Вы будете обязаны ей, а это может плохо кончиться.
– Я сам себе хозяин, – настаивал Огюст.
– Но вы живете ведь не только рассудком. А чувство ответственности, совесть? Об этом не думаете до поры, до времени, но вы ведь не такой, как большинство людей искусства. Конечно, для вас ваяние превыше всего, но у вас есть еще чувство долга.
– Мэтр, мне нужна девушка.
– Девушка, но не ответственность за нее. Она вам не подходит.
– Я не собираюсь на ней жениться.
– Тем не менее вы не из тех, кто способен поступиться своими обязанностями.
– Она хорошая натурщица.
– И еще она хорошо готовит, хорошая хозяйка и даже, возможно, хорошая любовница. Но вы ей задолжали, и со временем проценты на занятую сумму будут расти. Постепенно ваши плотские чувства будут удовлетворены, погаснут, а она останется, и, как бы вы.ни пытались от нее избавиться, вы все равно будете помнить, какую помощь она вам оказала. И тогда обнаружите, что благодарность бывает подчас очень тяжелым бременем.
– Благодарю вас за совет.