Тетя Тереза сказала:
– Мне нравится имя Огюст. Я рада, что назвала так моего первенца.
«Бедняжка», – подумал Папа. Он любил тетю Tepeзy, ее все любили, хорошенькая, веселая, живая, а вот что ожидает трех ее незаконных сыновей? Но когда он пытался пристыдить ее, тетя Тереза и не думала смущаться. Просто она не желала связывать себя брачными формальностями; у нее было доброе сердце, и у трех ее сыновей разные отцы.
Ну нет, он-то по крайней мере не оставит сына без имени.
Тетя Тереза поздравила и поцеловала Папу Роденом, а он помолился, чтобы Франсуа-Огюст вырос благочестивым, сильным и добился хотя бы небольшого чина, только буржуа занимали крупные полицейские должности, но ведь они умели читать и писать.
И вдруг Папу осенило. Если уж Тереза осилила грамоту, то чем хуже его сын? Может, Мама скажет, что он не в своем уме, но ведь он-то только потому и оставался в полиции простым посыльным с жалованьем всего восемьсот франков в год, что не умел писать. Он не пошлет сына сразу работать, а отправит его в школу. Франсуа-Огюст получит приличное образование и не подвергнется влиянию соседок-простигуток. И Папа хвастливо заявил:
Я не сторонник республики, но сыну не повредит, если он научится читать и писать.
2
Когда Огюсту – его всегда звали только одним именем – исполнилось пять лет и он готовился поступить в школу ордена иезуитов неподалеку от дома, тетя Тереза подарила ему пастельные карандаши, позаимствованные у Дроллинга без ведома владельца.
Семья Роденов жила теперь неподалеку от улицы Сен-Жак, в переулке поприличнее, и мальчик надеялся, что когда-нибудь они переедут на большую улицу. Дом тоже был получше, и они занимали первый этаж. В тот день его оставили под присмотром тети Терезы. Рыжеволосый, приземистый, застенчивый, близорукий мальчик был заворожен подарком – этими черными карандашами. Стоило нажать покрепче, и они оставляли на столе такие ясные, четкие линии – он мог видеть их без труда! Он остановился – кухонный стол был весь испачкан. Но тетя Тереза поощрительно улыбнулась, сказала: – Рисуй на полу.
Огюст кивнул. Ему захотелось нарисовать тетю Терезу – у нее такое тонкое лицо, не то что у Мамы, но сначала надо заняться Папой. Папа ведь самый главный. Он присел на корточки на неровном каменном полу кухни, которая служила столовой и гостиной, и набросал Папин силуэт. Ему нравилось рисовать на камне, хотя для черной пастели он был чересчур твердым и карандаш крошился. Все же рисунок вышел вполне отчетливо. На глаза попался обрывок коричневой оберточной бумаги от картофеля. Мама приберегла его на растопку. Теперь карандаш не крошился. Скрестив ноги, он уселся у кухонного стола, позабыв обо всем, наморщив лоб от напряжения. Прочертил карандашом толстую линию, совсем как Папин рот. Губы сердито поджаты, брови насуплены, точно как в жизни. Но, может, лучше его не рисовать? Огюст сделал линию рта пошире, но все равно было ясно, что это Папа. Он облачил Папу в мятые брюки, жеваный мундир, подпоясал широким ремнем. Тут ему стало стыдно – Папа рассердится.
Но тетя Тереза сказала:
– Хорошо получилось. В следующий раз я постараюсь принести тебе краски.
Огюст молчал. Папа очень рассердится.
На следующей неделе, когда Мама купила капусту и картофель, он стащил бумагу из-под овощей и снова стал рисовать. Рыба была завернута в несколько газетных листов, и он срисовал с них картинки. Но больше всего он обрадовался, когда Мама купила масло, сыр и яйца. Мало того, что это были лакомства для воскресенья и пикника, они, кроме того, Пыли завернуты в белую бумагу, а на белом так чудесно рисовать – все получалось так отчетливо, даже его слабые глаза видели каждую черточку.