А сколько там проституток, и все больные, а некоторые даже сумасшедшие. Я-то знаю – доставлял письма в тамошнюю префектуру. И не хочу, чтобы моя дочь туда попала.
Выражение ужаса в глазах Клотильды сменилось гневом:
– Как вы можете так поступать со своей дочерью!
– Тогда ты уже больше не будешь моей дочерью. Мама сказала:
– Жан, она молода, упряма, надо ее простить.
– После того как она меня оскорбила?
– О Жан, и все из-за того, что она с тобой не согласна?
– Она не слушается. Только то и делает. Все мои дети от рук отбились, – сказал он удрученно, но исполненный решимости положить этому конец, поставить на своем, доказать сыну свою силу, пока не поздно. – Даже тихоня Мари.
– Жан, ты не можешь выгнать ее на улицу. Папа с трудом сдерживал себя. Как смеет Мама защищать ее? Что она ей, родная мать? Теперь все против него! Отступать поздно: он зашел слишком далеко.
– Если ты ее любишь, – говорила Мама, – ты ее простишь.
Папа молчал. Сидел словно каменный. Клотильда, которая все время стояла, словно застыв на месте, теперь пошла за накидкой. Папа бросил ей вслед:
– И не возвращайся.
Мама снова принялась умолять Папу смягчиться, к ней присоединилась Мари, а потом и Огюст, но их сопротивление только укрепило его решимость доказать свою власть. Клотильда схватила накидку и бросилась к дверям. Мама в растерянности замерла у плиты.
Клотильда задержалась в дверях. Она и Папа надеялись, что кто-то уступит, но ни один не мог побороть себя. Она побледнела, выбежала из комнаты. Мари и Огюст бросились за сестрой, но та уже села в экипаж, ждавший на углу.
Папа пробормотал:
– Шлюха, как есть шлюха! Помяните мое слово! Мама воскликнула:
– Жан, как ты можешь так говорить? Ты же знаешь, что ей не на что жить!
Папа стукнул кулаком по столу:
– Хватит!
Огюст был потрясен: Папа назвал Клотильду шлюхой.
Он не вернулся за стол к неоконченному обеду, а так и остался у дверей после того, как бросился за Клотильдой, и Папа прорычал:
– Иди на место, не валяй дурака. Ешь!
– Не хочу.
– Так не дергайся, стой спокойно.
– Я и стою.
– Садись, я тебе сказал! Господи!
Огюст знал, разумней всего подчиниться, но не мог. А вдруг Папа выгонит и его? Куда денешься? Но он должен рисовать.
Папа жег взглядом сына, а тот упрямо застыл на месте, недвижимый, что скала. С Клотильдой все нехорошо получилось, а тут еще сын… Не может же он лишиться своего единственного сына, слишком уж будет унизительно. Так они и взирали друг на друга, пока Мари не предложила компромисс. Она негромко сказала:
– Я знаю бесплатную школу. Малую школу [5] .
– А кто будет платить за квартиру и еду?
– Я ему помогу, – сказала Мари. – Я могу продавать образки и медали.
– Ну и ну. – Папа был поражен. Уж от Мари-то неповиновения он совсем не ожидал.
Мари почувствовала, что сопротивление Папы слабеет, и сказала:
– В этой школе готовят больше чертежников, чем художников, чтобы юноши из бедных семей могли получить ремесло.
Папа спросил:
– А ты откуда обо всем этом знаешь? Мари покраснела.
– Я познакомилась с одним молодым человеком, его звать Барнувен, он там учится.
– Почему ты не пригласила его сюда? Она растерянно развела руками.
– Да я говорила с ним всего один или два раза.
– Он тебе нравится?
– Папа, ведь он художник. – Не сбивай меня.
– Но ты говорил, что не любишь художников.
– Пригласи его. Я сам во всем разберусь.
– Но я не настолько его знаю.
«А Мари не столь уж, оказывается, смиренна, – думал Огюст, – и куда девался весь ее аскетизм? Даже в своем черном строгом платье она выглядит оживленной и хорошенькой.