Огонь полностью поглотил киоск, разгораясь с почти сверхъестественной быстротой и силой. С треском обвалилась внутрь крыша, остались только металлические стойки каркаса. Начало плавиться оргстекло расписания на стене, стали выгорать изнутри все бредовые маршруты. Поля Камышей... Поля Камышей... Съёживались, тлели и наконец загорелись буклеты на стойке вокруг соседнего киоска.
Олег, оскалясь, прикрываясь рукой отступал всё дальше. Даже в нескольких метрах от пожара уже невозможно было находиться. Огонь отвлёк на себя всё его внимание, он перестал замечать остальное и уже не помнил, с какой целью устроил столь грандиозный костёр.
Олег щурился на пламя, перхал горлом, тряс головой и, похоже, пребывал в шоковом состоянии. Тем неожиданней оказался повторный двойной удар. Не просто удар от падения чего-то массивного. Казалось, подпрыгнуло всё здание. Содрогнулись стены, задребезжали стёкла, качнулись со звоном люстры, окончательно развалился киоск, раскидав тучу искр и языков пламени.
Олег закричал. Едва устояв на ногах, пригнувшись, закрывая голову, словно ожидая, что вот-вот потолок обрушится на него, он метнулся неведомо куда, но не смог убежать далеко. Мать вашу, землетрясения ещё не хватало!- подумал Олег, неожиданно обнаружив себя прячущимся между двумя рядами кресел; он не знал, как очутился здесь. В воздухе клубились дым и поднявшаяся пыль, летали хлопья пепла, но снова стало тихо, если не считать хищного рокота пожара. Олег не столько в страхе, сколько растерянно вертел головой. Он никак не мог сосредоточиться и, слушая своё сиплое дыхание, треск и скрежет, глядя круглыми глазами то в освещённое пространство, то за его пределы, с бешено колотящимся сердцем ждал повторных толчков.
Пламя охватило второй киоск, полыхала и стена с табло позади них. Пусть горит, подумал Олег, отметив, что больше в той стороне гореть нечему, и долго огонь не продержится. Но пока ещё стихия ревела вовсю, и даже со своего места на значительном отдалении Олег чувствовал кожей потоки нагретого воздуха.
Где-то в темноте внезапно прозвучал хриплый собачий лай. В первую секунду Олег даже не понял. Потом лай повторился- резкий как выстрелы,- лай матёрой большой собаки- далеко, но, судя по эху, явно в здании, возможно, за дверями, в одном из крыльев.
Олег пошатнулся, сидя на корточках, чуть не упал, но ухватился за кресло. Только не вырубиться. Он изо всех сил вцепился в металлическое кресло, почувствовав свой скорый конец в беспощадном прозрении.
Они идут... Идут... Неужели всё?.. Окончательно, бесповоротно всё?.. Кончено?
Мысль была ошеломляющей, настолько больше всего его разумения, что Олег, уже забыв, что как бы и без этого считал себя мёртвым, был буквально раздавлен ужасом неизбежности.
Захлёбывающийся яростный лай вперемешку с рычанием повторился ещё раз, уже в другой стороне. Тишина. Потом- снова, с разных сторон, из тьмы пляшущих повсюду теней. Словно бы целая стая огромных бешеных собак зашлась в безумной злобе.
Олега начало сильно трясти, и он знал, что не найдёт больше в себе ни сил, ни мужества сдвинуться с места.
Раздался новый звук, грохот- определённо такой, с каким вышибаются, вылетают с петель двери.
За окнами уже была ночь, и света даже от такого мощного огня не хватало, чтобы осветить всё пространство зала; тени дёргались, кривлялись во множестве углов и представлялись живыми. Повсюду мерещились чудовища, но когда Олег пытался разглядеть их, они ускользали из поля зрения, и от этого становилось намного страшнее, чем если бы он действительно ясно их видел.
Вся личность Олега, весь его разум обрушился внутрь себя, как этот полыхающий киоск, и он стал маленьким мальчиком, отчаянно боящимся темноты. Но сейчас от страха нельзя было спрятаться под одеялом.
Снова длилась выматывающая душу пауза. В тишине внезапным выстрелом лопнули, взорвались стёкла второго ларька; Олег дёрнулся. Это конец? Конец?- билось в его голове.- Это конец?
Его жизнь достигла гибельной черты. Всё, что было в ней прежде, рассыпалось. Его в целом светлое детство, полная надежд юность, свершения, поступки, счастливые и несчастливые моменты, несбывшиеся мечты, то, что останется и то, что бесследно исчезнет, накатанная и пустая колея, в которую вошла его жизнь в последнее время. И он не видел своей жизни и в будущем. Но даже это было не столь обидным. Даже не то, что он бессмысленно и нелепо метался и так и не нашёл выхода, и не то, что и сейчас продолжал трястись от ужаса и ничего не мог поделать ни с собой, ни с ситуацией вокруг себя. Обидным было другое.
Эта неотвязная мысль всё время висела в нём где-то на дальнем плане, прорывалась сквозь страх, безумие и тьму.
Он должен был с ней встретиться.