Еще и злосчастный Мако… Грако сказал, что после всего произошедшего больше не надеется на возвращение сына домой. Скорее всего, тот ушел, не попрощавшись, затаив злобу не только на Пато, но и на всех, кто видел его позор.
Опять же – Пато так и не смог понять – в чем позор? Ну, подрались двое парней. Ну, повезло ему, а не Мако. Что с того? Ведь именно так все и выглядело со стороны – Пато просто повезло, и он смог одолеть сына Грако. Никто же не понял, как было на самом деле. Он сам только сейчас осознал. А значит, через месяц все забыли бы эту историю. Тем более, насмехаться над Мако не рискнул бы в поселке никто. Зачем уходить?
– Гордость бывает разной, – пояснил Грако. – Кто-то видит ее в детях, кто-то в делах своих, кто-то в положении. Мако, поглощенный завистью к тебе, решил, что его гордость растоптали, наивно перепутал ее с гордыней. Вот гордыня его и погубит, если уже не погубила. Беда людей в том, что они так и не понимают разницы между этими совершенно непохожими друг на друга понятиями. И живут в таком неведении, наивно пологая, что они созвучны не только на слух, но и по смыслу. Мудрые люди отказываются от гордости, дабы не выросла она в гордыню. Поэтому мудрейшие из нас живут в бедности, забывая, что стоят всех денег на земле. Слишком тонка грань. Как от ненависти до любви.
После этих слов они распрощались, и Пато отправился туда, куда и должен был. Оставался на сегодня еще один разговор, самый важный на этом этапе его жизни. Его ждал Тао Ган.
Шаг, еще один, еще и вот Пато снова у Спорной черты. Кто-то аккуратно огородил место недавнего «триумфа» ученика гана, тем самым подчеркивая ту точку, где был повержен до этих пор не знавший поражений в драке Мако. Тонкие еловые жерди перехвачены прочной веревкой. Ее (веревку), как подозревал Пато, умыкнул из дома один из следопытов. Мать этого отчаянного парня будет в недоумении, когда соберется поутру развешивать выстиранную одежду, и не обнаружит ту на привычном месте – растянутую между двух столбов. У кого-то поменяет цвет место, которое находится чуть ниже спины.
Вечерние сумерки не позволили в полной мере насладится игрой, и ребятня оставила расследование на утро.
Перепрыгнув черту вместе с ее новой оградкой, Пато отправился дальше.
Оглянулся.
Не верилось и сейчас в то, что произошло.
Он стал другим. Куда подевался сильный, но неповоротливый подросток? Где тот паренек, который не мог дать ответов на простые вопросы? Наверное, заблудился в лесу, странствуя с Тао Ганом. Добрые духи не пожелали позора мастеру Тао и подменили сгинувшего Пато на более достойного человека. Разумного, мыслящего, быстрого – другого, одним словом. А во избежание путаницы наделили этого нового человека его, Пато, памятью.
Это самое простое и верное объяснение. Других у него не было.
Стемнело окончательно.
Кто-то, живущий на небе и наделенный безграничными силами, ударил божественным молотом по убегающему солнцу, и то в отместку ответило снопом слепящих искр. Поднявшись на запредельную высоту, они не погасли, а прилипли к непроглядной темноте и разгорелись с еще большей силой, раскинувшись в причудливом узоре. Звезды – дети солнца.
Вскоре вслед за ними выползет на небо и их извечная нянька – луна. Холодная, но прекрасная. Настолько красивая, что позволяет смертным смотреть на нее и не обжигать при этом глаза. Чего не скажешь о солнце.
Нянька из нее – никудышная. То вся красуется, то одним глазом присматривает, то другим. Может вообще не явиться. Своенравная и непокорная.
К утру звезды устанут светить, и им на смену придет солнце, поглощая их одну за другой, чтобы к ночи вновь вернуть на свои места.
Изо дня в день. Из года в год. Из века в век…
Вот и дом Тао.
Войдя во двор, Пато чуть не столкнулся с огромным псом. Если бы он нечаянно наступил этой собаке на лапу, то та без зазрения совести откусила бы его ногу. Запросто.
Пса этого знали все в поселке. Откуда он был привезен отцом Тао – неизвестно. Если бы Пато попросили подобрать слова для описания этой собаки, то он бы их не нашел. Нет таких слов.
Здоровенная зверюга сидела спиной к Пато и даже не шелохнулась, когда тот, открыв калитку, вошел во двор. Опасности пес не почуял, и это успокаивало.
– Прости, что потревожил тебя. Можно мне войти?
Говоря с собакой, Пато себя чувствовал глупо и благодарил духов, что его никто в этот момент не видит.
Пес, повернув только массивную голову, посмотрел на парня глазами, в которых кроме скуки ничего не было. Ответить он, конечно, не ответил, но, что-то подсказывало Пато, что если бы пес мог, то обязательно бы махнул в его сторону лапой.
Подняв с земли грузный зад, собака направилась в свою «берлогу». Другим каким-нибудь словом это жилище назвать было нельзя. Нагромождение мыслимых и немыслимых предметов: доски, жерди, циновки и прочий хлам. Все это огромным курганом насыпано чуть в стороне от дома. Пато показалось, что там и кости были, и он не мог сказать с полной уверенностью, что только звериные.
Двор вождя племени простором не отличался от других. У Грако, к слову, и то больше. Но то и понятно. В случае набега вражеского или полномасштабной войны все жители, похватав оружие, имеющееся в доме, бежали к нему и другим воинам на их подворья, коих в поселке было семь. Там и пережидали набег, если своими силами справиться не могли. Отбивались от врага и ждали подмоги.
– Ты прости его, – Пато вздрогнул и повернулся на голос. – Ему скучно.
Невдалеке от крыльца на неприметной скамеечке сидел вождь Гоан Ган. Лицо его озарилось красным светом, исходящим от курительной трубки. Выпустив клуб дыма, он продолжил:
– Пес он хороший, только очень уж задумчивый. Отсюда и настроение плохое. Мне кажется, что это от осознания того, кем он является.
– Как это? – удивился Пато и тут-же, вспомнив о хороших манерах, поздоровался: – Приветствую тебя, Гоан, славный вождь племени Калатов.
Мужчина медленно отвел трубку от своего лица и кивнул.
– Я услышал тебя, Пато.
С официальной частью было покончено, и вождь снова принялся терзать мундштук, сладостно жмурясь при каждой затяжке.
– Ты спрашиваешь – как это? Охотно с тобой поделюсь. Видишь ли, в чем дело… Я, зная тебя как сообразительного человека (с другим бы мой сын и не связался), осмелюсь предположить, что ты заметил тот факт, что псу моему очень много лет.
Услышав, что вождь сделал паузу, Пато кивнул:
– Сколько я себя помню, столько помню и его.
– Так вот, – продолжил Гоан. – За все те годы, что он живет на этом свете, он пришел к выводу о том, что он не является человеком. И это его угнетает. Несмотря на все мои заверения, что это мелочи, на которые внимания не стоит обращать, и что мы все равно были и будем впредь хорошими друзьями – он продолжает хандрить.
Пато был ошеломлен. Серьезен ли вождь, или смеется над ним?
– И как давно он хандрит? – все же поинтересовался парень.
– Пятнадцать лет уже, – тяжко вздохнув, ответил Вождь. – Как щенок, в самом деле.
Повисла неловкая пауза. Как к этому всему относиться, Пато не знал. Неужели Гоан Ган все это всерьез говорит? Или шутит?
– Я не шучу, – угадав мысли Пато, произнес вождь. – Даже больше скажу! Будь моя воля и власть, я бы предложил моему псу занять место в совете племени. Он молчит разумнее, чем многие в совете говорят. От него было бы больше проку.
Лукаво улыбаясь, он всматривался в лицо молодого человека. Пато был обескуражен, и все еще не знал как все то, что он услышал, воспринимать.
– Вот и ты захандрил, – заметил вождь. – А ведь задумался всего на несколько минут… Представляешь, каково ему? Я с ним говорю всю его жизнь. Как он еще с ума не сошел – не знаю.
Засмеявшись в голос, вождь хлопнул себя по коленкам.
– Иди, Пато. Тебя ждут. Я приду.
Две ступеньки невысокого крылечка остались за спиной. Перед лицом была дверь, за которой ожидал мастер Тао. Что-то подсказывало, что, переступив порог этого дома, Пато навсегда изменится и перестанет быть таким как прежде. Сегодняшний день был очень долог. Как будто прожил целую жизнь. И с восходом солнца, с рождением нового дня сам он переродится, оставит во вчерашнем дне прошлую жизнь и шагнет в неизведанную и новую. Что ждет его впереди? Как сложится?