— У нас тут еще и отец сидит! И чем он сейчас занят? Перекручивает мухоморы в мясорубке? — Вырвав рукав, я вынул платок и стер со лба пот. — Или толчет крысиные кости с лягушачьим дерьмом?
— Господи боже! — вскричала она, и по лицу ее я должен был догадаться, что если она не переживает смертельно за свой поступок с отравой, то стыдится — точно. — Ну, пойдем же, Артур!.. Он хочет с тобой поговорить…
Я не выдержал и расхохотался. Мой смех был столь оглушителен и долог, что когда я успокоился, то увидел в воротах церкви мужчину лет сорока на вид. Он стоял в ризе до земли, держал руки на груди, сжав кисти, и где-то за ними прятался невидимый мне серебряный крест, цепочка которого хорошо различалась по принципу «белое на черном». Волосы этого мужчины были собраны в аккуратный хвост и сведены на затылке. До церкви было не менее ста шагов, однако первое, что я почему-то увидел в проеме ворот, были глаза. Этот взгляд карих глаз пронзал меня. Он вышиб из меня остатки веселья сразу, едва я с ним встретился.
Оторвавшись от стояка кованых ворот, священник двинулся к нам и уже через полминуты был рядом. По тому, как быстро оторвалась от моей одежды рука Лиды, я догадался, что этим двоим нет необходимости знакомиться.
Я скользнул по батюшке взглядом и снова вытер лоб.
— Простите, — начал я, — я понимаю, насколько глупо звучит мой вопрос, но все-таки, кто вы?
— Я отец этой девушки, — спокойно ответил батюшка, и я прикинул их возраст. — Священник церкви Рождества Богородицы, отец Александр.
Ей — без двух дней восемнадцать, ему — около сорока. Получается. И в голове моей тут же случился беспорядок. Дочь святого человека, посредника между небом и землей, проповедника добра и ярого противника Сатаны травит меня зельем, а тот невозмутим, словно речь идет о погоде.
Дочь этого человека познакомила меня с дьяволом, заставив поцеловаться с ним взасос, а он спокоен, как колонна внутри храма Христа Спасителя!
— Тогда у меня к вам пара вопросов, святой отец. Наверное, излишне предполагать, что вы не знаете, чем занималась этой ночью ваша дочурка. Поэтому опустим ненужные реплики и начнем с главного: какого черта?
Он посмотрел в землю и провел передо мной дланью, указывая путь в храм.
— Вы здесь живете? — удивился я, ступая на крыльцо и машинально накладывая на себя крест. — Нормальный особнячок. Три этажа, вода, отопление центральное… Соток пятьдесят земли, прислуга.
— Проходите наверх, Артур Иванович, — ответил он мне, ничуть не скорбя над моими кощунственными выпадами, — вот сюда, по лестнице, направо. Кушать хотите?
— Благодаря вашей дочери — нет.
— Тогда чаю? — продолжал пытаться прилично выглядеть отец отравительницы. — Или, быть может, морсу клюквенного?
— Благодарю покорнейше, меня сегодня уже напоили. Именно клюквенным.
Гостиная священника на втором этаже храма выглядела не вызывающе, но и жилище аскета тоже не напоминала. Кожаная мебель соседствовала с простенькими обоями, а персидский ковер на полу противоречил выбеленному мочалом потолку. Мне понравились окна. Высокие, с закруглениями в верхней своей части, они стояли рядом и образовывали идеальную по форме аркаду. Рамы были, конечно, пластиковые, мало того, на стеклах виднелись золоченые, в английском стиле, вкрапления. Они образовывали правильные решетки.
Вдоль стен стояли два огромных стеллажа, заполненных книгами. К удивлению своему, я обнаружил стоящими рядом с церковной литературой томики Мопассана, собрание сочинений Пушкина. Тут же Цвейг, рядом — Ницше, по соседству — Фрейд. Стена над входом в залу была тоже стеллажом, но обнаружить это можно было только лишь оказавшись внутри и развернувшись лицом к выходу. Соблюдая требования того же английского стиля, дверь в комнату открывалась прямо из стеллажа.