— Итак, юная проповедница… Прошу прощения, если я чего перепутал, так виной тому, простите за каламбур, не вино, а память человеческая, которая со временем имеет обыкновение дряхлеть и изнашиваться, — забурчал я. — В двадцать восемь трудно дословно помнить то, чему тебя учили в двадцать.
Она понимающе улыбнулась, и за улыбку эту, уговори я ее повторить, прямо сейчас отдал бы все, что имею.
Двумя осторожными глотками Лида пригубила вино, невольно поморщилась и снова выпростала из-под пледа ладошку. Обхватив руками стакан, она стала терпеливо его греть. Все правильно. Ледяной портвейн пьют только такие грубые мужики, как я.
— Мой отец, закрывая сегодняшним вечером за мной дверь, сказал: «Спроси у этого человека, что он думает о Белом Коне и всаднике, восседающем на нем». И сейчас, Артур, я выполняю его просьбу.
Мне очень нравится эта девушка. Наверное, даже больше, чем я могу себе это позволить. Я точно знаю, что, когда она уйдет, сердце мое опустеет и я не буду находить себе места до тех пор, пока не забуду ее или пока не добьюсь с ней новой встречи. Мое сознание, согретое холодным вином, заставляет обнажать мысли и не рядить их в обманчивые одежки для самого себя. Согретый стаканом портвейна, я честен перед собой, и честно же признаюсь — она нравится мне. А потому гораздо больший грех, чем любование ее красивыми ногами, — ложь. В желании понравиться ей я смог бы, наверное, заплести симпатичную косу из размышлений о том, что пророк был прав, что Иисус живет в моем сердце гораздо большей жизнью, чем со стороны это может показаться, и что мы с нею — две души, которые на этой благодатной почве единого понимания веры должны непременно воссоединиться. Наверное, я добился бы своего. И наши души действительно воссоединились. Несмотря на ее ум и зрелость, восемнадцать — это все равно не двадцать восемь. Чего-чего, а умения завоевывать сердца гордых единоверок у меня не отнимешь. Однако тогда я выглядел бы как козел на Тверской, а она — среди многих тех, кто должен этого козла устроить и ублажить. Для меня понимание этого настолько мерзко и презренно, что я сейчас поступлю так, как должен поступить — честно.
— Кто же ваш отец?
Она не ответила, но взгляд ее красноречиво говорил мне о том, что я скоро узнаю. Установив свой вспотевший стакан на столик, я спокойно прошел в прихожую, щелкнул замком и распахнул входную дверь…
В ноздри мне ударил спертый, пряный запах гари. Опять малолетки костры палят. Или рачительные активисты — старшие по домам вокруг школы — жгут листву на зиму…
— Лида, когда вы входили в этот дом, вы видели над дверью крест?
Заметив, что вопрос дошел до ее понимания, я захлопнул дверь, поморщился от гари и прошел в комнату.
— А здесь вы видите красный угол, киот с ликами Иисуса и Божьей Матери? — развернувшись, я указал на книжные полки, заставленные литературой. — Или, быть может, вы сможете найти здесь христианскую литературу и Новый Завет?
Рухнув в кресло, я схватил стакан.
— Ничего подобного здесь вы не найдете. Впрочем, если хорошенько покопаться во глубине мой души, что я сейчас и попробую сделать… — Проникнув рукой за отворот пуловера, я освободил пуговички от петель и вытянул за цепочку крест. — …то можно разыскать в ней вот это. Но это все! — все, благодаря чему во мне живет вера. Скудно, согласен. Но зато отражает силу моей веры ярко и доходчиво. Так что же я могу сказать о всаднике-власти на Белом Коне?.. То же самое, что об одном из четырех чудовищ, образ которого Иоанном позаимствован у серафимов Исайи — орел с шестью распростертыми крыльями, все тело которого покрыто очами. Все тело в глазах, получается. Выражаясь словами нынешних продюсеров, «замешено круто». Присутствует и фэнтези, и экшн, и триллер, и фантасмагория.