Все, что мне было позволено созерцать, это не вековые сосны подле особняка, а пустынную дорогу в Крылатском.
— Господи, — бормотал я непослушными серыми губами. Уж не знаю, кто меня подучил, но шептал я быстро и без задержек, как читала смешная дочка соседа: — На всякий час этого дня во всем наставь и поддержи меня…
Я вглядывался в кромешный мрак, расстилающийся передо мной, и в душе моей зазвенела струна дурного предчувствия.
— Дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне этот день, господи. Я еду к президенту компании, и если я не доеду, то потеряю если не все, то многое, от этого мне хорошо не будет, а потому может ли быть такое, что это именно ты сворачиваешь меня с пути?
Я сказал и не поверил своим ушам. Оказывается, бывает… Хотел сказать — «черт возьми», но вовремя остановился.
И тут я поднял глаза к небу… И сердце мое почти остановилось, когда небеса распахнулись и свинцовые тучи, скомкавшись в оскаленную морду с кровоточащими деснами, бросились на меня с высоты…
И страшный грохот разрезал и без того бушующий шум урагана…
Закрыв в первый момент голову, я с побледневшим лицом опомнился и без намека на вызов поднял взгляд.
Но дикого оскала не было, словно его не было вовсе. Небо было прежним, и лишь короткие, разрезающие сразу в нескольких местах небесную твердь молнии убедили меня в том, что мне, видимо, нездоровится.
Догадавшись, что простыл и нервничаю от собственных ошибок, я покачал головой, позвонил Брониславу и, сказав, что заболел, поехал домой.
В тот вечер мне привиделось страшное, не видимое другим. Но как тогда быть с мертвенным запахом, который донесся до моего обоняния в момент обрушения на меня пасти, запахом, который не исчезает до сих пор?..
Я лежал на кровати, закинув руки за голову.
Почему эта история всплыла сейчас в моей памяти и куда запрятал свои роковые сто баллов Журов — вот вопросы, которые мучили меня на удивление изощренно. Кажется, мне и самому недалеко до того момента, когда часы пробьют, а я даже не успею в последний раз повязать галстук. Я закрыл глаза. Перед глазами моими стояли отчеты, накладные и финансовые строки. Они упорядоченно уплывали вверх в надежде на то, что я успею запомнить все до последней цифры. В ушах гудел омерзительный звук, собравший воедино стук клавиш сотен клавиатур, стон десятков принтеров. И мелькали, мелькали резиновые, лишенные чувств лица сотрудников компании, и из задниц их, оборудованных гнездами, тянулись разноцветные провода, ведущие к единому пульту управления…
А за строками, лицами и звуками со знанием великой тайны в глазах стоял человек в заношенном пальто, который спрашивал меня: «На кого?»
Я хотел вспомнить, что он сказал мне напоследок, но у меня не получилось.
Не заморачиваясь вопросами о том, куда ехать, я нашел в своем доме самый скромный по виду, зато самый вместительный чемодан. Загрузил его до отказа вещами, преимущественно спортивного толка, и купил билет на поезд. В том, что дальнейшая моя жизнь зависит именно от этой поездки, я не сомневался. Тихое помешательство и потеря облика — вот что гарантировала мне Москва, отмахнись я от идеи бросить все и остаться наедине с миром. Моя поездка к Брониславу в Серебряный Бор, самоубийство Журова, разговор с нищим и бессонница, воспоминания об этом — не самые лучшие воспоминания — уводили меня от Москвы все дальше и дальше. Я понимал, что еще один месяц работы в компании, и меня можно будет списывать в архив. Наживший полтора миллиона долларов молодой человек, имеющий квартиру на Кутузовском, «Кайен», счет в банке и авторитет в бизнесе, вдруг стал ненужным самому себе.