Поддавшись этому модному в великосветских салонах увлечению, молодой еще совсем тогда царь Эдуард – папа нынешнего, – решил развивать в подданных гуманизм и благородство, и с этой целью начал повсеместно насаждать просвещение. И где можно, и даже там, где лучше бы этого избежать. Возникли тогда очаги культур-мультур и в Хамадийских горах. Так что Бальбек проходил несколько лет в школу, где его учили говорить, читать и считать по мирански. Потом, понятно, местное население пришло в себя, Эдуард отвлекся на другие, более насущные злобы дня тогдашнего, ну и отвели тех учителей, тех, кто выжил, понятно, на рынок в Кабыр-Дормоне. А школы сгорели. Но языком Бальбек успел овладеть, и говорить на нем мог, хоть и с жутким акцентом, и понимать, хоть и через слово. А что вы хотите? Практики-то, почитай, что и не было. Зато теперь ее было хоть отбавляй. Причем говорить приходилось в основном с теми, кто и сам по мирански разумел еле-еле. В пределах плохо освоенной школьной программы.
Да, отстояв свое село, Бальбеку пришлось заниматься тем, что многие вообще назвали бы предательством и коллаборационизмом. Да, назвали бы, глупые люди. А Бальбек и слов-то таких не знал, а как можно быть коллаборационистом, если ты не знаешь, что это такое? В общем, пришлось помогать тем, кто пришел на их исконно хамадийские земли, эти земли занимать, обживать и осваивать. А пришли какие-то, ничего ни в чем не понимающие, не знающие не то, что нормального человеческого, но даже миранского языка, понятия не имеющие ни о каких, даже самых простых вещах, которые знает любой ребенок. И приходилось их всех буквально за руку водить и пальцем тыкать, объясняя, что тут строить нельзя – тут сель пройдет и все снесет, а тут лучше не пахать, лучше пусть тут лошади пасутся, а здесь – овцы. И ту поляну лучше оставить в покое, потому что там живет дух. И если его не трогать, то и ничего страшного. И кладбища старинные лучше не разорять – мало ли, что там плиты надгробные хороши для фундаментов. Предки, обидевшись, могут такой беды понаделать, мало не покажется!..
Но это все ерунда! Пока шло собственно заселение и размещение вновь прибывших, Бальбек был, что называется, на коне. Он был начальник, он был господин, и это ему нравилось. Эти, новенькие, слушались его во всем и благодарно смотрели ему в рот. Пока шла речь о том, где жить, так все и было. Но потом, когда пришла пора решать то, как жить, начались сложности. Эти новые поселенцы, как объяснил с самого начала Бальбеку представитель Бенедикта, были жители совсем другой страны – солдаты, попавшие в плен, и решившие, что лучше перейти в амиранское подданство, чем умереть. А там, у себя, они привыкли жить по-своему. И мешать им так жить не надо. Ну, а чтобы жить так, как им привычно, они выбрали какой-то «совет». И теперь, если Бальбек хотел, чтобы они просто вели себя прилично, допустим, не пили вина в светлое время суток, или чтобы их женщины, выходя из дома, закрывали лица, он должен был сперва обратиться с этим своим предложением в этот самый «совет». И только если «совет» согласится принять это требование, оно становилось законом. Такое положение дел раздражало Бальбека, угнетало его и, порой, приводило в бешенство.
Зато, правда, и ни одно решение этого их «совета» не могло быть претворено в жизнь без его, Бальбека, согласия. А то придумали, тоже, дескать, необходимо запретить использование рабского труда. Идиоты! Ну, пускай, пускай попробуют, поковыряют здешнюю землю сами. А не захотят сами – пусть попробуют нанять кого-нибудь на эту работу. Вот пусть попробуют, пусть узнают, во что это им обойдется, тогда и посмотрим, будут ли они и дальше приставать к нему, чтобы он утвердил этот их дурацкий закон.
Но, наверное, рано или поздно, а притерлись бы, поладили бы. И эти поневоле, живя тут, поумнели бы, и Бальбек рано или поздно научился бы запоминать их имена и различать лица. Все бы наладилось, будь на то воля Великого Неба. Но Великое Небо, разгневавшись – и справедливо! – за то, что сотворили с избранным Им народом, разразилось гневом. И гнев этот пролился, как это часто бывает, на всех. На правых и виноватых. Потому что эти твари – эти громадные крылатые ящерицы, которых представитель Бенедикта называет драконами, они, сволочи, жрут всех и все, не делая никаких различий.
***
Если человек, которому дали разлинованный лист, пишет на нем поперек, то он, наверное, заслуживает уважения, как всякая упорная в своих убеждениях личность. Уважения, может быть, да, но желания подражать ему, пожалуй, нет.
Алеф Йот, например, всегда писал по разлинованному, так и легче и чище как-то, даже орфографических ошибок почему-то меньше. Алеф не был романтиком, он не искал бурь. Тех, что находили его сами, ему хватало за глаза. Он не любил спорить. Если он видел, что человек вопреки здравому смыслу прет не туда, он не вставал преградой у него на пути. Он знал, что это бесполезное и неблагодарное занятие. Он предоставлял такому полную свободу и законную возможность свалиться в яму. Порой даже, чтобы ускорить процесс, помогал в этом.
И никогда не стремился иметь больше, чем имеет, искренне полагая, что каждый имеет именно то, чего заслуживает. Того же, чего заслуживал он, ему всегда хватало. Иногда даже с избытком.
Вот и сейчас, став почти официальным женихом царской дочери, и попав в самый ближний круг монарха великой державы, он не рвался к каким бы то ни было должностям. Должность полномочного представителя царя в новой, только-только формируемой провинции свалилась на него нежданно-негаданно. И даже Принципия была удивлена. Об этом с ней отец не говорил. Ну, что делать? Пришлось ехать.
Военная часть всей этой операции прошла, слава Единому, без его непосредственного участия. Там было кому командовать. Но вот дальше…
И если с будущим губернатором, с этим бородатым Бальбеком Гасаном ас-Сахруни вышло все более-менее просто и быстро – тот вполне удовлетворился тем, что никого из его родичей и односельчан не тронут и оставят жить, где живут, то с эрогенцами было все гораздо сложнее.
Они слишком долго сидели все вместе во временном лагере, где их кормили и предоставляли возможность общаться, не загружая в то же время работой. Вот они, от скуки, видимо, и успели выработать некую концепцию, некие условия, на которых и собирались строить свое дальнейшее существование вдали от старой своей родины.
Ну, впрочем, можно было догадаться, да тот же Бенедикт и говорил же ему, что они наверняка захотят там, у себя копировать тот образ жизни и те институты, что остались в Эрогении. И пусть себе, – сказал мудрый государь, – все равно жизнь со временем все исправит и расставит по местам. То, что в тех горах, куда мы их поселим, годится, останется. Прочее – отомрет само собой.
Власть в любой провинции государства Амиран была устроена очень просто. Возглавлял провинцию губернатор, назначаемый лично царем. Царь же его и убирал, ежели чего. Законодательной властью губернатор не обладал, поскольку закон в Амиране был один. Один на всех, без скидок на национальные обычаи. Значит, задачей губернатора было поддержание порядка и исполнение законов. Вроде бы. На самом деле поддержанием порядка занималась полиция во главе с оберполицмейстером, подчинявшимся непосредственно министру внутренних дел, ответственному, в свою очередь, перед государем. С губернатором оберполицмейстер был, конечно, знаком, они могли даже дружить домами, но к делу это не относилось. За преступность с губернатора не спрашивали, не его это дело.
В любой провинции были какие-то воинские части – как постоянной готовности, так и резервные. В мирное время за их состояние отвечал назначаемый военным министром военный комендант. В его же руках было подразделение военной полиции и всевозможные хозяйственные структуры, с помощью которых комендант поддерживал дисциплину, снабжал воинов всем необходимым, ремонтировал и строил – на деньги, присылаемые ему регулярно из Миранды, из толстого царского кошелька. С губернатором военный комендант поддерживал хорошие отношения, ходил на балы и приемы, обеспечивал, если надо, почетный караул, да и все, пожалуй. Ни тот, ни другой друг от друга не зависели и друг в друге не нуждались. Нет, ну, конечно, конечно… Ну, мог, положим, военный комендант – чисто по дружбе, – выделить десяток другой солдат из своей строительной роты, чтобы помочь губернатору побыстрее закончить строительство домишки для младшей дочурки. А губернатор мог помочь, допустим, с отводом земельного участка под строительство чего-нибудь нужного в домашнем хозяйстве того же коменданта или того же оберполицмейстера. Но это все – так, мелочи. Чисто личные отношения.