Наконец, проведя несколько часов в холоде, под кустами, где мы укрывались от метавшихся над головами летучих филермышей, чьи темные силуэты время от времени прорезали лик странной золотой луны, по извилистой лесной тропке мы спустились к городу.
Остановившись на краю леса, мы осмотрелись. На востоке небо уже чуть посветлело, и звезды блистали на обретающем военно-морскую синеву занавесе, а мы стояли, вдыхали пахнущий сосной воздух, пытаясь вглядеться в очертания остроконечных крыш над мощеными улицами. Патрулей не было видно.
А потом под деревянной балкой шевельнулся ставень, и чья-то рука выложила полосатое посудное полотенце на гранитный карниз. Это был сигнал.
Один за другим мы пересекали открытое пространство — под немые вопли собственных нервов, ожидавших града пуль, которого все не было и не было. Сняв обувь, в носках мы ступали по холодной неровной мостовой, направляясь к задней двери нашего приюта, к спасительной кухне.
Первое утро выдалось самым тяжелым.
Надев поношенное пальто, прикрыв голову видавшей виды шалью, Лаура подошла к собравшейся внизу группе рабочих, а я следил за ней из окна чердака. Наконец подъехал темно-зеленый открытый заврофолькс, и с него соскочил немецкий солдат, лязгнув подковками сапог по мостовой. Он постучал по бронированной шкуре; задняя стенка кузова развернулась, образовав рампу, по которой рабочие могли забраться в машину, чтобы их доставили на очередную долгую смену.
Фолькс пробрался в узкую улочку между покосившимися домами, круто повернул в конце ее и исчез из виду.
И Лаура делает это уже не первый месяц, сказал я себе.
Но и давнее прикрытие можно разоблачить.
Весь остаток дня, не имея возможности выйти, я бесился на чердаке, пытаясь изгнать волнение физическими упражнениями: делал приседания, отжимался, подтягивался на балках и молотил воздух, словно отрабатывая убийственную технику по системе Ферберна.
Потом, когда нервы мои наконец успокоились, я распростерся на полу, сжимая в руках воображаемое ружье и мысленно внимая тому выстрелу, который намеревался из него произвести. Ничего другого я сделать не мог.
А потом настал вечер, Лаура поднялась на чердак, и я обнял ее так, словно бы никогда не собирался разжимать объятий, впитывая холодок ее кожи, вдыхая принесенные одеждой и волосами слабые лабораторные запахи, чересчур поглощенный ее благополучным возвращением, чтобы говорить.
Она поцеловала меня, и растворенный этим взрывом тепла я отдался мгновению, когда общение не требовало слов.
На четвертый день ожидания, следя за пыльным и бледным янтарем солнечного луча, пробирающегося по узловатым доскам, я услышал, как внизу стукнула дверь. Я подскочил на месте.
Эльза, наша пухлая рыжеволосая хозяйка, громко поздоровалась с вошедшим. Потом на крутой лестнице прозвучали негромкие шаги, и я пригнулся, изготовившись к бою…
– Это я.
Узнав голос Петра, я расслабился. Он командовал группой, Лаура звала его Петя, но я предпочитал полное имя. С остальными — Зеноном, Станиславом и Каролем — мне почти не приходилось разговаривать.
– Привет, Петр. Все в порядке? — голос мой прозвучал более напряженно, чем хотелось бы.
– Пока, — на худом и бледном лице его, лице слишком много повидавшего человека, не было заметно никаких эмоций.
– Готов к выходу? — По моей коже пробежали мурашки.
– Через несколько часов. А ты не промахнешься?
Я понял: Петр и его люди были охотниками, они не доверяли моей меткости.
– Перед войной, — пришлось пояснить мне, — я занял второе место в Бисли.
– Бисли?
– На первенстве страны по стрельбе из винтовки.
– А… Это хорошо.
Пусть будет так — ради Лауры.
– Теперь отдыхай, — добавил Петр, — я зайду за тобой, когда все будет готово.
– Подготовлюсь и я.
Наконец вечернее летнее небо померкло, и снизу донесся стук.
– Пора, — услышал я голос Петра.