– В прошлом году я просто потеряла голову от тоски. Я думала даже завести роман, когда бедный Дрейвен покоился в могиле всего шесть месяцев. Вы сочтете меня самой гадкой и развратной из женщин.
– Я прекрасно вас понимаю, – сказал Рейф, вспомнив свое состояние после смерти брата Питера.
– Большинство людей переносят горе значительно лучше меня. – Имоджин сглотнула. – Я была… не могу выразить этого.
Рейф подался вперед, не обращая внимания на лунный свет и не опасаясь, что она может узнать его, и переплел свои пальцы с ее пальчиками.
– Мне вы можете довериться, – попытался он убедить ее, и голос его звучал твердо.
– Я пыталась завести любовника, – сказала Имоджин поспешно. – Лорда Мейна. Вы его не знаете, но он настоящий повеса. Хотя он не…
– Он не воспользовался вашим печальным состоянием, – сказал Рейф, пообещав себе извиниться перед Мейном, что усомнился в нем.
– Я хотела бы верить, будто у него случился внезапный приступ добродетели, но, боюсь, это не так. Я просто его не привлекала.
– Я не верю этому.
– Вы с ним не знакомы, – сказала Имоджин с легким вздохом, поразившим Рейфа в самое сердце. – Но уверяю вас, что он прямо заявил мне, что не интересуется мной. Видите ли, мистер Спенсер, чем больше я думаю о нашей встрече в коридоре, тем сильнее убеждаюсь, что вы оказались в этом экипаже против своего желания, из какой-то извращенной галантности. Как подлинный рыцарь, вы не допустили, чтобы я страдала от унижения.
Имоджин решила, что Гейб не хотел быть с ней, и это было так. Рейф всем своим существом готов был избавить ее от сознания того, что и Гейб оказался в одном ряду с Дрейвеном и Мейном. Эти мужчины были необъяснимо слепы к ее очарованию и не могли отличить алмаза от простой речной гальки.
– Я понимаю, что вы удручены, думая, что я не желаю вас, – сказал он, голос его походил на тихое урчание.
Она слегка отшатнулась, но проговорила:
– Можно это выразить и таким образом.
Он задернул шторки на окнах экипажа. Без лунного света карета погрузилась в темноту, пространство, едва вмещавшее их обоих, приобрело странный уют. Он мог видеть красоту ее слегка раскосых глаз, щедро оттененных угольным карандашом.
Без дальнейших околичностей он потянулся к ней и посадил к себе на колени.
И первое, что он сделал, – это вытер платком ее накрашенные губы, удерживая ее испуганный и изумленный взгляд своим. Он хотел лишь стереть эту жирную помаду, но его зачаровал изгиб ее нижней губы. Она смотрела на него и не сопротивлялась – просто смотрела.
Ну, если ее намерением было разглядеть признаки желания, то она как раз сидела на его весьма убедительном доказательстве. Но в следующую минуту эта мысль упорхнула. Потому что она облизала губы, после того как он стер с них помаду. Он взял платок и снова вытер ее губы. И она, глядя на него, облизала нижнюю губу розовым язычком.
Он бросил платок на пол и приподнял ее лицо за подбородок. В темноте кареты видны были только ее глаза. Медленно он провел большим пальцем по ее полной нижней губе. И без единого слова она, глядя ему прямо в глаза, облизала его палец.
И это было знаком. Он впился в ее рот с жадностью и страстью, нараставшими в нем в течение нескольких недель, пока она скользила по комнатам его дома, бросая из-под ресниц обольстительные взгляды на Гейба, в то же время оставаясь совершенно равнодушной к нему.
Его язык совершил вторжение в ее рот со всей обжигающей страстью. Конечно, ему не следовало позволять себе подобное со своей подопечной. Но ведь он был Гейбом, а она кокеткой, помешанной на авантюрах, и он не мог остановиться и целовал ее, особенно эту нижнюю губу, воспламенявшую его чресла до такой степени, что он был готов проглотить ее.
Карета качнулась и остановилась.