Теперь она застонала, и этот звук был ему приятен. Гораздо сладостнее, чем звук виски, льющегося в стакан. Отраднее, чем любой другой, какой ему приходилось слышать в жизни. Поэтому он дал ей то, о чем она просила.
Он всегда собирался дать ей именно то, чего она хотела, даже если она и не знала об этом.
Он завладел ее ртом в тот момент, когда его пальцы нырнули глубоко в ее тело, и ртом поймал ее крик и не позволил ей сразу спуститься с небес на землю. Он удержал ее на этой высоте, крепко прижимая к себе, зарываясь пальцами в ее нежную плоть, творя руками волшебство и не выпуская ее рта, но вознося ее все выше и выше.
Теперь она извивалась под его руками, а он крепче прижимал ее к себе, и она зарывалась лицом в его грудь, а он был полон желания напомнить миру, каким был до того, как начал пить. Рейф Джорден был мужчиной, никогда не выпускавшим из своих объятий женщину неудовлетворенной и не получившей наслаждения.
И, сказать по правде, Имоджин не была таким уж сложным случаем.
Не прошло и мгновения, как она вскрикнула так громко, что он не усомнился в том, что ее крик был слышен тем, кто находился внизу, в общей комнате постоялого двора. И он понимал, что ему придется увести ее отсюда через заднюю дверь, потому что теперь на ней не было краски, а каждый, кому довелось бы увидеть женщину со столь прекрасным лицом, никогда бы ее не забыл.
Она вскрикнула, прижимаясь лицом к его груди, и в нем взмыла гордость, вытеснившая из его сознания все его заботы. А именно: стоило ли спать с Имоджин до свадьбы?
Он осторожно опустил ее, теперь уже не беспокоясь о том, что она может разглядеть его лицо, потому что сейчас эти глаза были закрыты и выглядела она так, будто все еще не могла восстановить дыхание.
– Первый раз? – спросил он, целуя ее в плечо. Это было забавно, но он чувствовал себя как мужчина, не знавший близости с женщиной много-много лет. Впрочем, разницы для него не было никакой, потому что он был не настолько глуп, чтобы думать, что в мире для него могли бы существовать другие женщины.
Она пришла в себя. Теперь ее руки запутались в его волосах, и она потянула его к себе. Но на его вопрос Имоджин не ответила. Поэтому он задал его снова:
– Это случилось с тобой первый раз?
И принялся целовать ее ключицы, собираясь приступить к следующему этапу.
– Ради Бога, – сказала она, и тон ее был таков, будто она собиралась рассмеяться. – Конечно, нет, ты, тупица. А теперь иди сюда.
И прежде чем Рейф успел обдумать это заявление и освоиться с тем фактом, что Дрейвен, оказывается, знал кое-что о любви и имел в запасе пару трюков, она заставила его лечь на спину и ее роскошные черные волосы упали на его тело, обжигая его огнем, а возможно, это было прикосновение ее сладостного языка…
Он попытался поднять ее, но она толкнула его на постель, и то, что она начала с ним проделывать, было прекрасно.
– Что ты делаешь?
– Я пробую тебя на вкус, – сказала она. – Как и все те отважные женщины, с которыми ты бывал прежде. И, Гейбриел… Мне нравится твой вкус.
Он мог бы сказать ей, что отважные женщины обычно бывали настолько храбры потому, что этот особый сорт доброты и щедрости обычно хорошо им оплачивался, но не смог найти слов, а она, задыхаясь, лепетала глупости, безмерно льстившие ему, и было очень приятно сравнение между собой и Мейтлендом.
В этот момент ее губы прошлись вдоль всего его тела, спускаясь от живота вниз, и она не обнаружила ни малейших признаков отвращения, а вместо этого играла с ним и так увлеклась, что его бедра сползли с постели, а он пытался вспомнить, что он человек, никогда, никогда не теряющий контроля над собой. Даже когда пил.