– Кажется, роль мистера Медли довольно интересная. А подумайте, что досталось мне! Роль невинной деревенской простушки.
– Которой удается отхватить самый лакомый кусок, – сказал Гейб. – Вы оставляете в дураках этих городских красавиц Белинду и миссис Ловейт и получаете главный приз.
– Если Дориманта можно так назвать.
– Как вы думаете, мой брат хорошо сыграет Дориманта?
– Ну, едва ли его можно назвать распутником, – сказала Имоджин, ощутив вдруг странное желание защитить его.
Гейб рассмеялся.
– Леди ваших достоинств не должна даже иметь представления о том, каковы признаки настоящего ловеласа.
Имоджин прищурилась.
– Смею вас заверить, – сказала она холодно, – что мое длительное знакомство с вашим братом привело меня к пониманию, что у него нет ничего общего с Доримантом. Может, сэр, вам бы следовало поменяться ролями с братом?
Он рассмеялся, и у нее возникло жутковатое чувство, потому что этот смех так напомнил ей Рейфа.
– Мой брат будет польщен вашим мнением о нем и вашей лояльностью.
Имоджин фыркнула и вошла в театр «Форчун», прошествовав мимо мальчика, придерживавшего дверь открытой, так быстро, что он не успел насладиться созерцанием ее груди. Фойе театра было украшено полотнищами красного бархата и ярко освещено.
– Кажется, у них газовое освещение, – заметил Гейб.
– Это один из лучших и самых известных театров вне Лондона, – сообщил им консьерж, ожидавший, чтобы проводить их к местам. – У нас лучшие представления во всем графстве.
Он покосился на яркое платье Имоджин.
– Мы будем слишком заметны, если я возьму ложу, – сказал Гейб ей на ухо, пока они шли к своим местам по центральному проходу. – Но я не хочу сидеть и рядом со сценой.
– Почему же?
– Вероятно, вы никогда не видели пантомиму? – сказал Гейб, направляя ее легким прикосновением к плечу вслед за служителем с фонариком в руке.
– Не видела, – призналась Имоджин. – Я знаю, что у них были гастроли в Глазго в прошедшие несколько лет, с тех пор как они приобрели популярность в Англии, но мой отец не любил путешествовать.
«Потому что, – добавила она про себя, – он никогда не стал бы тратить деньги, которые можно было употребить на бега».
– В таком случае я имею честь познакомить вас с искусством пантомимы и уверяю вас, что нам не стоит располагаться близко к сцене.
Имоджин опустилась в кресло, обитое красным бархатом. С обеих сторон размещались ложи, из которых в изобилии струился бархат и цепи из искусственного жемчуга.
– На удивление вульгарно, – прокомментировал он вполголоса.
– А мне нравится, – не согласилась Имоджин. – Это напоминает мне изображение золоченой колесницы, которое я однажды видела.
Почему-то у нее сложилось мнение, что пантомима – искусство дикое, что зрители там издают оглушительные крики и все это люди самого низкого пошиба. Но те, кого она видела вокруг, принадлежали к среднему классу – это были благопристойные бюргеры, мясники и сельские сквайры.
Прямо перед ними почтенная матрона в чепце из пурпурной ткани с бархатной лентой оглядывалась вокруг и окидывала величественным взором их ряд, а потом отвернулась, сделав резкое движение, и теперь смотрела в другую сторону, а чепец ее подрагивал от негодования.
Имоджин повернулась к Гейбу, кусая губы, чтобы не рассмеяться.
– Мой туалет как нельзя лучше подходит к обстановке этого театра. Но по-видимому, он вызывает сильные чувства.
– Не волнуйтесь, – сказал Гейб своим низким профессорским голосом. – Если вы поглядите на мой костюм, то заметите, что я одет как матрос в отпуске. Компания, дающая театральные костюмы напрокат, сочла, что среди персонажей пьесы «Модник, или Сэр Форлинг Флаттер» есть моряк.